Записки

Хорошо зная настойчивый и упорный характер моего молодого друга, я больше не препятствовала ему, боясь еще больше испортить дело, подвергнуть Лаптева страшной ответственности за его участие к изгнанию. Я вынуждена была уступить его желанию, чем он остался совершенно доволен, доказав свое искреннее расположение ко мне, если только оно нуждалось в доказательстве.

Одно обстоятельство особенно беспокоило его. По соседству со мной поселился какой-то таинственный пришелец, часто заглядывавший в мой дом и в деревню, записывая все, что видел и слышал. В пьяном виде загадочный воришка открыл тайну: это был шпион, посланный развращать моих слуг с целью узнавать от них все, что происходило вокруг меня, — например, имена моих домашних, гостей, посетителей и проч. Потом он признался, что план, заранее составленный, заключался в том, чтобы схватить меня по дороге, разлучить с друзьями и сослать в самый отдаленный край Сибири.

Таким образом, я невольно находилась во власти любого шпиона. Недовольный слуга мог разрушить мое благополучие и составить собственное, превратившись в доносчика, что было самым выгодным торгом этого времени.

Один из крестьян той деревни, куда мне приказано было удалиться, к счастью, находился в Москве; он был выбран моим вожатым. Известие о моей новой ссылке уже дошло до княгини Долгоруковой, которая оставалась со мной до самого моего выезда из Троицкого.

В это время жили со мной дочери двух двоюродных сестер, Исленьева и Кочетова; последнюю родители отдали под мой безусловный надзор. Несмотря на всю прелесть ее общества и искреннее желание сопровождать меня в изгнание, я не хотела принять такой жертвы, потому что ее здоровье было самое нежное и требовало попечения и медицинских средств, недоступных в той глуши, куда изгоняли меня. Поэтому я написала ее отцу в Москву, попросив его взять назад свою дочь и ее сестру. Он прибыл за день до моего отъезда и на следующий увез своих родственниц. Он обещал отослать Исленьеву к ее матери и часто извещать меня о своей дочери.

Глава XXVI

Княгиня Долгорукова, одна из моих друзей, была недюжинного характера, женщина замечательного ума и хорошего поведения; я особенно дорожила ее искренней и теплой дружбой. По приезде ко мне она деятельно занялась приготовлением моего будущего комфорта, уложив собственными руками множество вещей, необходимых и даже роскошных для моей жизни в крестьянской избе. Она как могла утешала меня и в моем присутствии старалась скрыть собственную грусть, но тайные слезы лились потоком. Накануне моего отъезда я кое-как добрела до ее комнаты и увидела ее в глубоко скорбном состоянии.

Нежно поцеловав княгиню, я упрекнула ее за малодушие, столь не свойственное ее мощному духу. «Будьте спокойны, — сказала я, — если через двадцать четыре часа я останусь живой. Если же через несколько станций не привезут назад моего трупа и небо сохранит меня для дальнейших испытаний, путешествие и перемена воздуха укрепят меня, и мы еще раз увидимся».

Так и сбылось. Я возвратилась из ссылки и снова увиделась с Долгоруковой, но по прошествии двух лет она сошла в могилу, и мне суждено было еще долго оплакивать потерю этого благородного существа.

В день моего отъезда, 26 декабря 1796 года, меня, полубольную, привела в церковь. Посоветовав друзьям и приказав прислуге не тревожить меня напрасным сожалением, я с трудом простилась и поспешила сесть в дорожную кибитку. Пускаясь в неизвестный путь, я совершенно не думала о своем будущем положении; меня не беспокоила даже последняя молва, что будто на полдороге меня нечаянно схватят и заключат в отдаленный и глухой монастырь.

Ничего подобного, однако, не случилось, и день за днем силы мои прибывали. Сомнения моих знакомых относительно моего путешествия в кибитке, к которой я не привыкла, также были неосновательны; движение и тряска не только укротили ревматические боли, но даже восстановили деятельность желудка и аппетит.

Первую ночь нашего путешествия мы провели в хижине одного мужика. Лаптев, заметив, что он разговаривает с неизвестным лицом, проходившим и подсматривавшим за нами, спросил его, кто это такой.

Хозяин наш, немножко под хмельком, отвечал, что не знает, за кого и принять его: один раз тот назвал себя спутником княгини, а «вот теперь с важным видом приказал мне заглянуть в ее комнату, там ли она взаправду находится».

Лаптев со свойственной ему запальчивостью обратился к шпиону и спросил его, какое ему дело до княгини и как он смеет посылать кого попало в ее комнату и беспокоить ее. Шпион довольно ясно выразился насчет своего ремесла; он следил за мной по приказанию не императора, а Архарова. Боясь, что я узнаю об этом обстоятельстве, он грозил Лаптеву опасными последствиями, если тот доведет до моего сведения это дело.