Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны

Долой всю Русь! Пора настала,
Сыны Ниппона! Горе ей!
Закон и честь она попрала,
И нет для нас врата страшней.
Весь христианский сонм народный
Клянет Россию. Словно тать,
Как стая волков в год голодный,
Стремится все она пожрать.
Она маньчжурцев разоряет,
Пустыней сделалась страна,
И войско русских угрожает
Корее взмахами меча.
Ведь ради мира мы отдали
Уж взятый нами Ляотонг,
Но договор лишь подписали,
Как изменился песни тон.
Россия клятвы нарушает,
И беззакония творит,
Чужие страны занимает,
Европа злобой к ней горит.
Друзья! Нельзя жить, забывая
Японцев пролитую кровь,
И, души предков призывая,
Возьмем Маньчжурию мы вновь.
Настал уж час, настало время!
Мы восстановим вновь закон!.
Войны не тяжело нам бремя,
России смерть! Вперед, Ниппон!
Измена, голод там — не новы,
И нищих там не перечесть.
С Россией спорить мы готовы,
Поддержим мы Ниппона честь.
Сильна Россия без сомненья,
Но мощь полков нам не страшна:
Пустынны русские владенья,
Душа солдата холодна.
А наша родина могуча,
Уж много лет стоит она.
Сыны Японии, как туча,
Ударят громом на врага.
Ведь верность, правда вечно с нами,
Мы русских победить должны.
Так тает утром под лучами
Роса[23]

, покрывшая холмы…Вперед за солнцем лучезарным[24]!
Зовут знамена! Уж пора!
Вперед на бой с врагом коварным!
Погибнет Русь! Ниппон, ура!

9 июня 1905 г. Проехался верхом вдоль аванпостов после грустного прощания с двумя очаровательными соотечественницами, которые в последний раз за два или три дня своего пребывания озарили своим присутствием Фенгхуангченг.

Посещение мисс Мак-Коул и мисс Ст. — Обэн было очаровательным разнообразием среди нашей монастырской жизни. Они не только искусно пробрались сюда, но были очень счастливы в своем предприятии, по крайней мере постольку, поскольку мы были счастливы их увидеть. Японцы не разрешают присутствия женщин не только в армии, но и в тылу. Даже императорским принцессам пришлось щипать корпию в Японии. Японским женщинам, видимо, не дана власть, соответственная их очарованию. Мне как-то пришлось спросить одного японского офицера относительно женского влияния в армии, но он даже не понял вопроса. Здесь ничего подобного не существует. Не говорю, чтобы в японской армии не существовала вовсе протекция другого рода, хотя нужно думать, по словам поручика, что эту протекцию нужно понимать, как и многое другое в Японии, в совершенно обратном смысле. Он сообщил мне, что у него столько влиятельных друзей в Японии, что будет необходимо задержать его производство, чтобы не возбудить сплетен. Я вполне верю, что он сказал чистейшую правду, и это вполне соответствует моим наблюдениям, из которых вытекает, что японцы чрезвычайно чувствительны к мнению окружающих. Я лично полагаю, что даже женское влияние в армии было бы предпочтительнее подобному малодушию. Возвращаясь к нашим очаровательным соотечественницам, я должен заметить, что одно обстоятельство, находившееся в связи с их визитом, произвело на меня особенное впечатление, которое еще более укрепило во мне некоторые выводы, хотя одному Богу только известно, как я боролся против них. Японская барыня, г-жа К., сопровождала их. Она показалась мне наиболее одухотворенной и очаровательной женщиной из всех, которых я встречал до сих пор. По своим идеям относительно эмансипации японских женщин и необходимости всеобщего высшего для них образования и проч., и проч. она напоминала собою передовую американку. Она, видимо, с большой любовью относилась к своим спутницам, и они, конечно, платили ей тем же. Однажды вечером, когда не происходило ничего особенного, она, не в состоянии сдержать свои чувства, воскликнула: