Я направился к новой кумирне, где и нашел всех офицеров, принимавших участие в сражении, включая сюда и поручика Иоши (Ioshi). Про него говорят, что он, действуя своей большой саблей двумя руками, зарубил восемь русских, хотя он сам очень скромен и утверждает, что разрубил череп только троим. Вид у него самого обыкновенного и скорее слабого молодого человека около двадцати двух лет. Но несомненно, что его сабля, которую он мне показывал, разрубила что-нибудь твердое и толстое, потому что ее острие было зазубрено, как пила, несмотря на то что сабля эта была уже отточена в тех местах, где зазубрины были не слишком велики. Мне показали также несколько русских ружей с глубокими надрезами на ложах, показывающие, как японские офицеры отражали или пытались отражать удары штыков в темноте. Поговорив немного с офицерами, мы прошли с ними несколько сотен ярдов к месту рукопашного боя. К Мотиенлингу можно подойти с запада или по тропинке, тянущейся большей частью вдоль скалистого хребта, или же по небольшим долинам, отделяющимся к северу и югу от этого хребта. Старая кумирня стоит у начала северной долины или ложа ручья, новая кумирня — у начала южной долины. 1-й батальон японского 30-го полка занимал перевал; одна из его рот стояла у старой кумирни, две другие — у новой, а командир батальона с четвертой ротой находился на вершине перевала. Офицер, командовавший двумя ротами у новой кумирни, выслал одну заставу из тридцати шести человек, которой приказал занять позицию у выхода из северной долины, и другую заставу, тоже из тридцати шести человек под командой поручика Иоши, с приказанием занять деревню Лишапутзу (Lishaputsu) у выхода из южной долины. В полночь поручик Иоши выслал патруль из четырех человек при унтер-офицере с приказанием осторожно спуститься по большой дороге к позициям русских у Тована и посмотреть, все ли там спокойно. Патруль этот вернулся обратно в 1 ч. ночи и донес, что там никаких перемен нет. В 3 ч. ночи высланы были два патруля, один из которых пошел по той же дороге. Они оба вернулись вместе в 4 ч. утра, и только патруль, высланный к Товану, начал доклад, что неприятель не был нигде обнаружен, как в это время раздался выстрел и большая русская колонна пошла на них в штыки.
Дело, по-видимому, происходило так: в то время, когда патруль делал свой доклад поручику Иоши, часовой, выставленный от заставы в пятидесяти ярдах от Лишапутзу, заметил перед собой одиночного человека. Часовой принял его за одного из отставших людей патруля, но по долгу службы все-таки окликнул его. Ответом на его отклик был выстрел, и вслед за этим целая масса русских внезапно вторглась в деревню. Так гласит общепринятая версия этого случая, и никто не склонен проверить ее достоверность. Что касается меня лично, я имел слишком много дел с ночными тревогами, нападениями врасплох и с последующими им расследованиями, чтобы вполне верить этой истории.
Каждому, кто пожелает верить этому официальному объяснению, придется вообразить себе, что или русская колонка может двигаться с неслыханной быстротой, или же японский патруль глуп и глух. Я сильно подозреваю, что патруль не был там, где ему было указано, и что часовой заставы заснул на посту. В такую тихую ночь движение большой русской колонны без сомнения было бы услышано с расстояния полумили, если только люди были бдительны.
Как только русские ворвались в деревню, большая часть из тридцати шести человек, составлявших заставу, отошла назад, сперва вверх по южной долине, а затем в восточном направлении, пытаясь присоединиться к своему резерву. Но поручик Иоши с двенадцатью человеками держался в деревне, с отчаянием сражаясь в темноте с несколькими русскими, которые, заблудившись, наскочили на него в то время, как главные силы их колонны прошли через деревню и продолжали свое движение вверх по горе к новой кумирне.
Под конец Иоши удалось вырваться и отступить, но только для того, чтобы вновь наткнуться на русских, которые за это время прошли через деревню и, двигаясь под прямым углом к хребту, очутились между ним и его резервом у новой кумирни.
Удалось ли ему пройти насквозь или кругом, я хорошенько не знаю и не думаю, что у него сохранилось об этом сколько-нибудь ясное представление. Он может прибавить только одно, что ему пришлось прокладывать себе дорогу с боем и что его двуручная сабля опять хорошо ему послужила и помогла прорваться к своим людям.