Записные книжки

Либо мы ищем в страхе, либо — будучи свободными от него — мы ищем без всякого мотива. Этот поиск не исходит из недовольства; не быть удовлетворённым любой формой мысли и чувства, видеть их смысл не означает недовольства. Недовольство так легко удовлетворяется, когда мысль и чувство нашли в какой-то форме убежище, успех, удовлетворяющую позицию, веру, и так далее, — только для того, чтобы снова возникнуть, если убежище подверглось нападению, повреждено или разрушено. С этим циклом надежды и отчаяния большинство из нас знакомо. Поиск, мотивом которого является недовольство, может вести лишь к какой-нибудь иллюзии, к иллюзии коллективной или личной, к тюрьме множества привязанностей. Но есть поиск и без всякого мотива вообще; но поиск ли это тогда? Поиск подразумевает — не такли? — объект, цель, уже известную, прочувствованную или сформулированную. Если она сформулирована, то это расчёт мысли, комбинирующей и соединяющей то, что мысль познала или пережила; для того, чтобы найти то, что ищется, изобретены методы и системы. Но это вообще не поиск, это просто желание достичь удовлетворяющего результата или укрыться в какой-то фантазии или в том, что обещает какая-нибудь теория, какое-нибудь верование. Это не поиск. Когда страх, удовлетворение, стремление уклониться или убежать потеряли свой смысл, есть ли тогда вообще поиск?

Если мотив всякого поиска иссяк, недовольство и жажда успеха умерли, есть ли тогда поиск? И если поиска нет, будет ли сознание деградировать, впадать в застой? Наоборот, именно этот поиск, переход от одного убеждения к другому, от одной церкви к другой, ослабляет ту необычайно важную энергию, которая необходима, чтобы понять то, что есть. То, что есть, — всегда ново; его никогда не было и никогда не будет. Высвобождение этой энергии возможно только тогда, когда поиск в любой форме прекращается.

Было безоблачное утро, очень раннее; время, казалось, остановилось. Было четыре тридцать, но время, казалось, потеряло весь свой смысл. Как будто не было ни вчера, ни завтра, ни следующего момента. Время замерло, и жизнь продолжалась без тени, жизнь шла без мысли, без чувства. Тело находилось здесь, на террасе, высокая башня со вспышками предупредительного света была на месте, так же как и дымовые трубы; мозг видел всё это, но дальше он не шёл. Время как мера и время как мысль и чувство остановилось. Времени не было; всякое движение прекратилось, но не было и ничего статичного. Наоборот, была необычайная интенсивность и чувствительность, огонь, который горел без жара и цвета. Плеяды были над головой, Орион — пониже, на востоке, а утренняя звезда стояла над крышами. И этот огонь сопровождали радость, блаженство. Дело не в радостном ощущении — был экстаз. Не было отождествления с ним и не могло быть, так как время прекратилось. Этот огонь не мог отождествить себя ни с чем или быть в отношениях с чем-либо. Он был здесь, ибо время остановилось. И наступал рассвет, Орион и Плеяды угасали, а вскоре и утренняя звезда тоже ушла своим путём.

17 сентября

Был жаркий, душный день, даже голуби спрятались; воздух был горячий, и находиться в городе было совсем не приятно. Ночь же была прохладная; несколько звёзд, которые были видны, ярко светились, даже огни города не могли их затмить. В них была поразительная интенсивность.

Это был день иного; весь день оно спокойно присутствовало, временами вспыхивая, становясь очень интенсивным, затем опять успокаивалось, шло спокойно (в это утро он провёл пятую беседу). Его интенсивность была такой, что всякое движение становилось невозможным и приходилось сидеть. При пробуждении в середине ночи оно было здесь, с огромной силой и энергией. На террасе, при шуме города, уже не столь назойливом, всякая медитация стала и неуместной и ненужной, ибо оно присутствовало в полной мере. Это благословение; всё остальное представляется таким глупым и инфантильным. В этих случаях мозг всегда очень спокойный, но ни в коем случае не сонный, всё тело становится бездвижным. Это странно и удивительно.