Записные книжки. Воспоминания

С годами в этой психике износились и вышли из строя механизмы, не пропускающие на поверхность эгоизм, тщеславие, недоброжелательство, зависть. Ничем не прикрытая душа предстает как чудовищная перед растерянными наблюдателями. Между тем при безотказном действии камуфлирующих механизмов она существенно не отличалась бы от других. Душа как душа.

Человек ходит без дела по улицам, и ему кажется, что он теряет время. Ему кажется, что он теряет время, если он зашел поболтать к знакомым. Ему больше не кажется, что он теряет время, если он может сказать: я воспользовался вечерней прогулкой, чтобы зайти наконец к NN, или – я воспользовался визитом к NN, чтобы наконец вечером прогуляться.

Из сочетания двух ненужных дел возникает иллюзия одного нужного.

Мы – аналитики, кичащиеся человековедением, – мы умеем ошибаться в людях как никто другой. Как никто, потому что, когда нам нужно не понимать, мы не понимаем грандиозно, с концепцией. Концепция работает, вытесняя из поля зрения факты, видимые самым простым глазом.

Разговоры о любви

Условная запись подлинных признаний

Разговор с N.

– Ну, вы и добились развода и одиночества. Чего вам еще? Уже скучно?

– Одиночество… Нехорошо человеку быть одному… это так. Семья, как известно, – одна из форм разделения труда. Одному непосильно нести в себе все содержание жизни, помнить все, что с ним происходит, отвечать за все, что его касается. Человеку необходимо знать, что есть какие-то области жизни – его собственной, – в которых он имеет право не принимать решений. Пусть это будет меню завтрашнего обеда.

Вы хорошо знали Лялю. У нее были способности, разные. Притом она всегда делала плохо все, что делала. Удивительно плохо. Вместо интереса к делаемому, к вещам, заинтересованность в тех инородных целях, которым вещи могут служить, – вот сущность двух эпохальных явлений: халтуры и приспособленчества. Ну, это в скобках. Так вот, все бытовое для меня и вокруг меня делалось плохо или вовсе не делалось; но это было не так уж важно – считалось, что бытовым занимается кто-то другой, и важнее всего было то, что поэтому я тоже мог им не заниматься.

Постепенно мы оборвали все связи, какие только бывают, – бытовые, чувственные, умственные, даже связи привычки. Она потеряла мою любовь, и свою, конечно, но власть сохранила и тогда. Потому что за моей злобой, за равнодушием – довольно искренним – она чуяла глубоко сидящую слабость, скрытый узел не до конца истребленных ожиданий. Меня до ярости раздражало это наваждение – неизвестно чего ожиданий от женщины, которая не нужна. Потом я понял… Одолевало меня бессмысленное ожидание, что кто-то – то есть она, больше некому – когда-нибудь что-то сделает за меня, возьмет на себя какую-то часть моей жизни. Что, может быть, можно будет хоть что-нибудь не решать; например, куда девать старое пальто, которое второй год без толку висит в передней.

Ненужная была нужнее всех, потому что только она была моим неодиночеством, вернее, иллюзией или, пожалуй, чистой абстракцией моего неодиночества, то есть разделенной жизни.

Разговор с N. N.

– Чего ты хочешь? Того, что было?

– Нет. О, нет. Как я могу хотеть того, что было? Я с содроганием вспоминаю…

– Или ты хочешь, чтоб это вернулось к тебе обновленным?

– Обновленным?.. Запятнанное всеми уступками, непрощаемыми обидами, разговором про деньги, грубостью и ложью… Такое не возвращается.

– Зачем же ты мучаешься? Ты же все время сосредоточенно мучаешься. Не хочешь ли того, что могло бы быть?

– Не хочу. Потому что со мной, с таким, ничего быть не могло. Ничего другого.

– Так зачем же ты…

– Я хочу не невозможного. Подумаешь – невидаль. Все хотят невозможного. Я хочу алогического. Хочу, чтобы именно она, но совсем другой, была бы со мной, который был бы совсем другим. И этот алогизм мучит, как самая трезвая реальность.

Разговор с N. N. N.

– Да, я действительно думаю, что в жизни типового интеллектуального человека нашего поколения имели место три типовые любви, три драмы. Теория эта, как все, так сказать, гуманитарные теории – приблизительна. Не законы, но только тенденции. Я сказал – нашего поколения… Мы – это те, кто тоже получили от детства вековую культуру любви и занесли ее в век совсем других катаклизмов. Как оно обстоит у следующих поколений – неясно; у них, кроме всего прочего, никогда уже не было свободного времени, что необходимо для культуры любви.

– Так три типовые драмы…

– Две из них имеют классическую формулу: первая любовь и последняя. Предлагаю ввести еще одно звено – вторая любовь.

– Ммм… Почему именно вторая?