Записные книжки. Воспоминания

Любовь, как и сильная боль, непременно сопровождается непредставимостью прекращения этой любви или боли. Потому что представить себе прекращение – это и значит на данный момент прекратить. Так образуется иллюзия вечности. Иллюзия незаменимости – это уверенность в том, что любимый человек если и не самый лучший, то единственно возможный. Но главная из трех иллюзий – в непрерывности ожидания, в том, что любимый человек – неисчерпаемая сила, вырабатывающая счастье. И творческому действию этой силы подвержены любые явления мира: кинокартины, пирожные, розовые закаты… Нет нужды перечислять. Влюбленные ходят в театр, ездят за город, вместе читают книгу. Это бессмертное желание всю действительность пропустить через любовь, или осуществлять любовь на разных материалах.

Эротическое ожидание – ожидание счастья, то есть душевного состояния, абсолютного, неразложимого и не допускающего вопроса: зачем? ни вопроса: что дальше? Эротические ценности – объекты, относительно которых дифференцируется и посредством которых осуществляется ожидание, – всегда в то же время и цели. В любви желание равно ожиданию; ожидание же – это желание с расчетом на достижимость. Бывает любовь неудовлетворенная, но неудовлетворимой любви нет, – это состояние скоропреходящее или непереносимое. Если такая любовь не убила человека – человек убивает любовь чем придется: волей, работой, развратом, рассеянностью. Если ничего такого не случилось, значит неудачник нашел эротический эквивалент, предмет осуществимого желания. Смотря по обстоятельствам, по темпераменту, по воображению – эквиваленты очень различны; и в разной мере удалены от естественных целей счастливой любви. Человек может желать, или быть вынужденным желать, только целовать любимую женщину или только коснуться ее руки; встречать ее на прогулке, смотреть на ее портрет; или только говорить о ней, или только думать о ней.

Любое из этих действий, если оно стало предметом ожидания, – станет источником удовлетворения, пускай печального в своей условности. Об этом писали Шиллер и Жуковский:

Там – сияло ль утро
ясно.
Вечер ли темнел —
В ожиданьи, с мукой
страстной,
Он один сидел.

И душе его унылой

Счастье там одно:
Дожидаться, чтоб у милой
Стукнуло окно;
Чтоб прекрасная явилась,
Чтоб от вышины
В тихий дол лицом склонилась,
Ангел тишины.

И, дождавшися, на ложе

Простирался он;
И надежда: завтра то же!
Услаждала сон.
Время годы уводило…
Для него ж одно:
Ждать, как ждал он, чтоб у милой
Стукнуло окно…

Покуда его любимая девушка не ушла в монастырь, рыцарь Тогенбург просто хотел на ней жениться. Так подстановка эквивалентов, все удаляющихся от первичной цели, оказывается страшным возбудителем. Недостижимое разрослось; и ожидание, мучительное и отвлеченное, всей своей силой ложится в узкий участок бытия, еще доступный материально, – в прикосновение, в слово, в письмо. В любви всякий имеет то, что он заслуживает… а иногда даже то, к чему бессознательно или тайно стремится.

Существует предел, близ которого разрушается эротический эквивалент, – предмет осуществимого желания. Предел разный для людей разного сексуального типа – в разных обстоятельствах. Одни еще вознаграждают себя, провожая любимую женщину из театра, но уже не находят удовольствия в том, чтобы, прячась между деревьями, незримо присутствовать при ее прогулке. Иные начинают скучать, лишь только им не остается ничего другого, как смотреть на освещенные окна. Установить предел заранее трудно. Но где-то каждый теряет свое ожидание».

«Мне же, – писал Игрек в своем дневнике, – в этих отношениях нужна была обыкновенная близость – невзирая на эквиваленты. Я бываю слаб, покуда мне чего-нибудь хочется. Так возникает заблуждение, будто меня можно без опасения гнуть. На самом деле меня можно гнуть только до точки, определяемой равновесием между желанием и достижением; причем формулу этого равновесия я храню про себя. У женщин есть в обращении с людьми дурацкая неосторожность… Стоит меня перегнуть – и я становлюсь совсем деревянный, сухой и глухой, навсегда очень вежливый, и меня уже нечем взять».

Она: – Мне надоело, что вокруг все люди старше тридцати лет. Что-то в них есть неприятное.

Игрек: – Я объясню вам – что в них неприятного. Люди после тридцати лет хотят, чтобы их любили. От тридцати до сорока лет человек нетерпим. До тридцати, видите ли, мы не умеем себя беречь. В юности это умеют только глупые эгоисты.

– Что же после сорока?

– Ну, после сорока человек охотно делает скидку. Но у нас, у тридцатилетних – тридцатипятилетних, есть какое-то чувство невозвратимой полноты, максимума, который жалко продешевить.

– Так это и есть неприятное?