Записные книжки

Тридцать лет спустя. Изрезанное морщинами, изможденное, землистое лицо. Нудная трещотка. Нескончаемая, преглупая болтовня о детях, доме. Одна банальность за другой. Время от времени лукавый взгляд с целью напомнить, что она не забыла, как он сходил по ней с ума. Он содрогался от стыда при мысли, что ради этой дуры мерил шагами улицу в надежде случайно встретить ее, с замиранием сердца ждал стука почтальона в дверь: вдруг он принесет письмо от нее; чтобы быть рядом с ней, ходил на скучнейшие музыкальные комедии, притворно смеялся и восторгался — лишь бы ей угодить. Ради нее изображал интерес к актерам и актрисам, к глупейшим сплетням — и если бы только изображал! — хуже того, и впрямь интересовался ими, потому что они интересовали ее. Какую бы околесицу она ни несла, он зачарованно слушал. Ради нее опустился до того, что просил об одолжениях, о которых постеснялся бы попросить для себя.

* * *

Угрызения совести. Он был отчаянно влюблен в эту женщину и ревновал ее к другому, тоже влюбленному в нее. Человек чистоплотный, с правилами, он гордился своей честностью. Но из ревности сделал подлость своему сопернику и таким образом устранил его. Женщина вышла за него замуж. Но мало-помалу мысль о том, как низко, бесчестно он поступил, стала его снедать. Не давала ему покоя. И в конце концов он возненавидел женщину, ради которой совершил подлость.

* * *

В вестибюле одной из гостиниц Уэртинга двое мужчин обсуждали убийство, о котором в те дни писали все газеты. Мужчина, слышавший их разговор, — он сидел неподалеку — попросил разрешения присоединиться к ним. Сел, заказал выпивку. И поделился с ними своими соображениями насчет убийства, которое они обсуждали. «Главное в таких делах — докопаться до мотива, — сказал он. — Отыщется мотив, отыщется и преступник, это лишь вопрос времени». Затем без всякого предварения, так, словно речь шла о чем-то вполне обычном, сказал: «Признаюсь, я и сам однажды убил человека». Рассказал, что сделал это ради забавы, и описал, какое это захватывающее переживание. Он знал, что его никогда не найдут, так как у него не было никаких причин убить того человека. «Я его видел впервые», — сказал он. Допил рюмку, встал, откланялся, толкнул вращающуюся дверь — и был таков. Они оторопели.

1938

Индия. Майор С, высокий массивный мужчина с коротко стриженными каштановыми волосами. Трудно сказать, сколько ему лет. Может, и тридцати пяти не исполнилось, а может, и все пятьдесят. Чисто выбритое лицо, довольно крупное, но с мелкими чертами и куцым тупым носом. Выглядит безмятежно счастливым. Говорит медленно, но гладко и весьма громко. Охотно улыбается, часто хохочет. Держится этаким весельчаком. Отменно вежлив, жаждет всем угодить. Невозможно понять, умен он или глуповат. Начитанностью он явно не блещет. Что-то в нем есть обескураживающе мальчишеское: он совершенно по-детски радуется, когда к нему в комнату входит йог и садится на его стул; майор неоднократно уверял меня, что пользуется в индусской обители такими привилегиями, каких нет больше ни у кого. Он немного напоминает школьника, который хвастается расположением к нему директора школы.

Он живет в обители уже два года и с особого дозволения обзавелся собственной хибаркой с пристроенной сзади кухонькой, где орудует его повар. При этом С. не ест ни мяса, ни рыбы, ни яиц, но закупает в Мадрасе огромные запасы консервов, чтобы разнообразить блюда из овощей, приправленных карри, и творога, которые готовит повар. Не пьет ничего, кроме чая.

В его единственной комнате стоят убогая деревянная кровать, стол, кресло, стул и маленькая этажерка с книгами — штук пятьдесят, не больше. Это переводы веданты, упанишад и тому подобное, а также книги самого йога и книги о нем. На стенах небольшие картины: копия с Леонардова «Христа», несколько на редкость уродливых изображений Вишну, дешевые цветные гравюры и фотография йога. Стены окрашены в зеленый цвет. На полу ротанговая циновка. Майор ходит босиком, одетый в нечто вроде китайской белой куртки из хлопка и такие же брюки.