Заплати другому

Вот вопрос всем вам. Зачем нам ломать голову над вопросом, когда с той же легкостью мы могли бы прийти сюда, чтобы ответить на него? Нужен ли нам новый мир? Потому как это касается не только одного маленького мальчика. Взгляните на всех нас. Когда это появится во всех газетах, во всех журналах, будет повторено в передачах новостей по всему миру… двадцать тысяч, кому удалось попасть сегодня вечером в этот город, окажутся каплей в ведре воды. Двадцать миллионов человек слышат то, что я сейчас говорю.

Так что, слушайте. Раз Тревор настолько задел вашу жизнь, значит, возможно, сидит в вас потребность заплатить другим. В его честь. Двадцать миллионов человек, продвигающих добро дальше. Через несколько месяцев таких будет шестьдесят миллионов. А потом сто восемьдесят миллионов. Оглянуться не успеем, как число их станет больше населения Земли. – Рубен замолк, потер голову, отдышался. Вслушался на миг в эхом отзывавшуюся тишину.

– Я понимаю, звучит так, что в голове не укладывается. На самом же деле это означает, что добро коснется жизни каждого больше одного раза. Три раза, шесть раз, может быть, кто-то отплатит вам добром. Каждый месяц-другой то или иное чудесное проявление добра для любого. И это будет неуклонно разрастаться. Вы еще не успеете «заплатить другому», как кто-то вновь отплатит добром вам. Через некоторое время мы со следа собьемся. Все будем рыскать повсюду, стараясь отыскать, кому бы сделать добро. И никогда не будет у нас полной уверенности, что мы сделали свое доброе дело. Добро будет все время ходить по кругу.

Вопрос, который мне задавали чаще всего… всякий раз, когда брали интервью для телевидения. Всякий раз кто-то задает его на улице. Спрашивают, как отнеслись к его идее одноклассники, когда впервые услышали о ней. Отвечая, я всем говорю правду. Говорю, что идея была воспринята с полным отсутствием уважения. На нее смотрели как на смехотворную. Потому как она требует от людей работы на основе чести, а еще потому, что на словах люди горазды сотворить многое, но в конечном счете помогают только самим себе. Потому как они себялюбцы. Им все равно. Они не доводят дело до конца. Верно? Люди лишены чести. – Он умолк, словно ожидая от толпы ответа. Остановился на вопросе, выяснить который они все сюда собрались. Что-то тяжелое повисло в воздухе, неведомая сила наэлектризовала всех.

– Так вот, что же тогда все вы здесь делаете? Если вам все равно. Не спрашивайте меня, действительно ли люди «заплатят другим». Скажите мне. Вы заплатите? Сделает ли это на самом деле каждый из вас? Это ваш мир. Вам и решать. Чувствую, я немного подустал здесь. Думаю, мне надо выпить стакан воды и сесть. Через несколько минут, когда стемнеет, мы устроим шествие с зажженными свечами. Так что подумайте над этим, а потом присоединяйтесь к нам.

Камеры будто приросли к месту. Никто не двинулся. Лица в молчании были обращены к Рубену. Аплодисменты обрушились, как гром, расходясь по улице и во все стороны, дальше, чем видно было Рубену, дальше, чем туда, где, он знал, его могли слышать.

Весь мир аплодировал идее Тревора.

…

В свете свечи он узнал лицо Криса.

Арлин плотно приникла к руке Рубена.

– Тут такое дело, – сказал Крис. – Это будет не в полном смысле шествие с зажженными свечами. То есть каждый купил по свечке. Но у нас тут, может, тридцать пять тысяч человек. Как устроить шествие такого множества людей? Откуда начать и где закончить, я хочу сказать. Город полностью забит. Так что люди просто выстроятся вдоль улицы. Что они и делают. А вы с Арлин пройдете. Понимаете? Они откроют вам проход. Прямо посреди Камино.

– Вы пойдете с нами, Крис, – вдруг сказала Арлин, хватая журналиста за рукав.

– Нет. Ни за что. Я тут ни при чем.

– Черта с два! Кто, по-вашему, рассказал всем этим людям про Тревора?

– Все равно, я не член семьи.

– По крови я тоже не член семьи, – сказал Рубен. – Арлин права. Вы идете с нами.

С обеих сторон шли по полицейскому в форме. Рубен взял Арлин под руку. Свечи засияли в безветренной ночи, когда они двинулись вперед.

Уличное освещение не включалось. «Специально?» – подумал он. Похоже, этого не замечали. В каждом квартале лучились тысячи свечей, освещая улицы, как полная луна, которой предстояло вскоре взойти.

Тонкая темная ленточка пролегла впереди: проход посреди улицы, открытый для них.

То тут, то там протягивалась рука, чтобы легко тронуть за плечо или за рукав. Вокруг нежные луны лиц высвечивались в кружке пламени каждой свечи.

Какая-то женщина протянула руку, дотронулась до Рубена.

– Я отплачу, – произнесла она.

Затем стоявший рядом с ней мужчина сказал то же самое:

– Я отплачу.

Они шли мимо конного полицейского на большой гнедой лошади. Он сидел недвижимо и прямо. В одной руке – поводья, в другой – свеча.

– Я отплачу, – произнес он, опуская взгляд, когда они проходили.

Фраза рябью разнеслась по всей улице, отдаваясь в толпе десяти-, двадцатикратным эхом. Простые слова следовали за ними на всем пути, вспыхивая всякий раз при их приближении. По обещанию на каждую свечу.

Все словно давали клятву: они отплатят.