Заплатить за все (СИ)

— А если это не игра? — перебивает его Горелый, по новообретенной привычке оглаживая бороду. А что? Приятно… Не колючая, такая густая, трогать — одно удовольствие. Он, между прочим, перед встречей с Гошей еще и постригся, зашел в парикмахерскую для мужиков, и бороду там подровнял… Ее даже чем-то пытался намазать парень, сильно смахивающий на напомаженного норвежского лесоруба, но Горелый не позволил. И без того, приглаженный и постриженный, казался себе зашкварно выглядящим, пока не привык немного к своему отражению.

— Не игра? — Гоша щурится, теперь уже на Горелого, злобно так, — решил там остаться? А мне что делать? А? Горелый, это подстава!

Вот за что Горелый всегда любил и уважал Гошу, так это за то, что он нихера с девяностых не поменялся. При волнении переходит на феню, и приобретенный лоск крутого бизнесмена, владельца заводов, газет, пароходов, слетает, словно луковая шелуха.

— Я отдохнуть хочу, Гош, — примирительно отвечает Горелый, — воздухом свободы подышать…

— Так приезжай обратно в Москву! — рявкает Гоша, пугая утренних официанток, — надышишься по самые гланды!

— Нее-е-е… Там не то…

— Знаю я, что у тебя там, в деревне, — дергает углом рта Гоша, — медовая кукла? Прокурорша? Вот знаешь, когда пробивал тебе ее место жительства, думал, выебешь и успокоишься… Если б знал, что тебя эта дырка засосет с головой, то даже не дернулся бы помогать!

— Глотку не рви, — прерывает его Горелый, крайне недовольный тоном беседы. Про прокуроршу так говорить может только он и никто больше! — Это мое дело.

— Нет! — горячится Гоша, — нет, Горелый! Это — мое дело! Потому что пока ты там играешь, я тут света белого не вижу! И вообще… Может, я бы тоже был не против вот так, отдохнуть?

— Ну вали, — пожимает плечами Горелый, — на острова, там… Или на яхте с девочками…

— Не хочу, — огрызается Гоша, откидываясь на спинку стула и снова переводя взгляд на символ русской революции, — надоело.

— А чего хочешь?

— Если б я знал…

— Чистый, Питер на тебя плохо влияет, — ржет Горелый так громко, что официантка, подошедшая поменять им пепельницу, пугливо уносится прочь, — вон, уже и тоска характерная… как это правильно? Экзистенциальная, вот! Смотри, а то и сам не заметишь, как начнешь с топором за бабками гоняться… Тут, говорят, опять кого-то расчленили недавно, да в канал сбросили.

— Похер, — прерывает Гоша попытки Горелого перевести разговор на местные достопримечательности и развлечения, — я тут все равно наездами. Я вообще хочу в Италию уехать, виллу там присмотрел. На Комо…

— А не боишься, что шустрые итальяшки ее реквизируют? — подначивает Горелый, но Гоша только пренебрежительно плечом жмет, давая понять, что он — не русский олигарх, а русский бывший зек. И отобрать свое у него можно только через кровь.

— Ну вот бери тогда эту виллу и езжай, — говорит Горелый, — а бизнес на этого… как его там? Веренина…

— Чтоб он последнее проебал? — с досадой хмурится Гоша, — нет уж.

— Ну, тогда не ной.

— Я не ною. Я спрашиваю у тебя, когда вернешься.

— Не знаю пока. Отъебись с этим вопросом. А, если устал, умей делегировать полномочия. Как я, например.

— Ах, ты, сучара!

— Ну все, потише давай, опять официантку напугал, она там так никогда пепельницу не сменит…

— Слушай, — Гоша смотрит на Горелого изучающе, затягивается горьким сигаретным дымом, — а ты ведь вперся, похоже, а?

— Это ты о чем? — ласково спрашивает Горелый, чувствуя, как внутри предательски екает что-то от вопроса друга. Странного и слишком личного.

— О том, что нехило тебя так прокурорша присосала…

— Херню несешь, — сурово обрывает Горелый, — сказал же, просто отдохнуть хочу.

— А сюда приперся только для того, чтоб со мной встретиться, да?

— Да.

— А я вот думаю, что, если б прокурорша твоя не рванула наседкой при своих цыплятах красоты Петергофа изучать, хер бы ты тут нарисовался…

— А ты откуда?..

— Ну ты совсем меня не уважаешь…

Горелый хмуро рассматривает довольную физиономию друга, потом отворачивается, машет официантке.

Гоша смотрит, как на столе меняют пепельницу и обновляют приборы, затем поднимает взгляд на бледную, совсем молодую девчонку-официантку.

— Слушай… Кристина, — читает он имя на бейдже, — а ты давно здесь работаешь?

— Первый день, — едва слышно говорит девчонка.

Гоша кивает, больше ничего не говоря, улыбается многозначительно, провожает задницу Кристины плотоядным взглядом.

Горелый только вздыхает, щурится на Аврору. К манерам друга он давно привык и в курсе, что больше всего на свете Гоша уважает свежее мясо.

И чем свежее, тем лучше.

— Ты хотя бы в офисе проявись, в Москве, когда китайцы приедут, — продолжает гнуть свою линию Гоша, отвлекаясь от вечерних своих планов, — ты же в курсе, они любят церемонии…

Горелый кивает, прикидывая, сколько времени он сможет, и, главное, захочет выделить на это мероприятие.

Недовольство приятеля он прекрасно понимает и даже где-то разделяет, но пока что даже физически оторваться от деревни и одной занозистой прокурорши не в состоянии.

Хорошо, что он это уже осознает. Осознание проблемы — первый шаг к ее решению, так ведь? А решить можно по-разному…