Заполненный товарищами берег

Ежегодно в сентябрьском номере «Полымя» появлялась солидная подборка его стихотворений. Многие из тех стихов уже стали золотым фондом бело­русской поэзии. Сентябрь был особым месяцем для Максима Танка: в этом месяце семнад­цатого числа он родился и этим же числом произошло осво­бождение Западной Беларуси. Событие памятное для челове­ка, который работал в комму­нистическом подполье, сидел в печально известной тюрь­ме Лукишки и чудом избежал более страшного наказания, чем тюремный срок...

Получилось так, что через много лет мне пришлось рабо­тать секретарем Союза писа­телей, когда председателем писательской организации был Евгений Иванович. Руково­дил он не демонстрируя свою власть, не навязывал свое мне­ние, не доставал советами, но когда его совет был нужен, он был. И кабинет его не пустовал, в нем решались основные рабочие вопросы, но всегда было время для человеческо­го и человечного разговора с приходившими писателями. У писателей было доверие к Максиму Танку. И у молодых, и у старых, и у тех, судьбы которых сложились очень трудно. Во время работы в ЦК КПБ мне пришлось побывать у Ларисы Гениюш. Многое пережившая, прошедшая сталинские лагеря, Лариса Антоновна жила настороженно, доверяла немногим. И когда я попросил ее ото­брать стихи для «Полымя», для «ЛіМа», стихи она отобрала, сложила в папку, но отдала мне со словами: «Папку передать Максиму и пускай он сам распоря­дится ими». Так было просто и сказано «Максиму», такой Максим был один, объяснять не надо было.

В свое время Иван Петрович Шамякин напечатал в «Полымі» свои вос­поминания, которые он писал по памяти, не имея дневниковых записей. И там говорилось, что Якуб Колас имел свой персональный железнодорожный вагон. После того, как воспоминания были напечатаны, в редакцию пришел сын Коласа Данила Константинович и принес свои опровержения по поводу воспоминаний Ивана Петровича, в которых отрицалось наличие персонального вагона, про­яснялись другие неточности. Согласно воспоминаниям Ивана Петровича, тем «персональным» вагоном пользовалась белорусская делегация во главе с Яку­бом Коласом при поездке в Ленинград для укрепления творческих связей бело­русских писателей с ленинградскими. Такая поездка действительно состоялась в 1947 году. Ей придавалось большое значение, и поэтому надо было, чтобы Якуб Колас выступил на открытии торжественной встречи в Доме писателей имени Маяковского в Ленинграде, а потом принял участие в большом городском лите­ратурном вечере. В состав делегации входили Аркадь Кулешов, Пилип Пестрак, Петрусь Бровка, Максим Танк, Максим Лужанин, Михась Климкович, Степан Майхрович и Павел Ковалев.

Позже я услышал рассказ Максима Танка о той поездке. Действительно, руководством Белорусской железной дороги был дан отдельный вагон для деле­гации. Вагон в Ленинграде был поставлен на запасные пути и находился в рас­поряжении писателей. Колас на следующий день после торжественного вечера уехал по своим делам в Москву, а оставшиеся писатели гостили в Ленинграде еще десять дней. Они побывали на Кировском заводе, в Эрмитаже, в Русском музее, в Музее обороны Ленинграда, в шалаше Ленина в Разливе, на могилах И. Е. Репина и Федора Смолячкова, в Петропавловской крепости. А по вечерам в вагоне принимали своих ленинградских друзей. Сотрудничество укреплялось основательно. В один из таких вечеров Пилип Пестрак, уставший и захмелев­ший, ушел от компании в соседнее купе отдохнуть. Через некоторое время в том купе начали раздаваться громкие хлопки. Веселая компания шутила, что Пилип Семенович сочиняет новые стихи и сам себе аплодирует. Но вскоре появился и сам Пестрак. Его знаменитая лысина была вся в крови. Оказалось, что в темном купе на голову уснувшего Пилипа Семеновича начали падать клопы. Он спро­сонья хлопал по ним, пока не сообразил, что надо ретироваться. Таким был тот послевоенный «персональный» вагон.

После того, как Максим Танк оставил работу в Союзе писателей, мы виде­лись редко, на заседаниях, во время поездок в Москву. Ему к тому времени уже поставили кардиостимулятор на сердце. Тогда это было еще в новинку, таких операций в Минске не делали, и Евгений Иванович ездил в Вильнюс. Когда я спросил его, лучше ли он себя чувствует, он ответил, что лучше, но грустно улыбнулся: сердцу не хочется работать в одном режиме, ему волно­ваться надо.

Последний раз мы виделись с Максимом Танком, наверное, в начале весны 1995 года, в больнице лечкомиссии. Я лежал на третьем этаже, в соседних пала­тах пребывали Виктор Туров и Александр Кищенко, Евгений Иванович — эта­жом выше. В конце дня Кищенко пришли навестить его помощницы, мастерицы- гобеленщицы. Милые женщины хотели навестить и Максима Танка. Кищенко зашел ко мне:

— Алесь, мои помощницы хотят навестить Евгения Ивановича, я тоже, но близко с ним не знаком. Пойдем вместе с нами.