Запомни меня навсегда

Сразу за холлом не кухня, как я предполагала, а чулан с верхней одеждой и грязной обувью, крикетными битами и набором шаров. У стены стоит пневматическое ружье. Здесь теплее. В духовке на кухне что-то яростно шкварчит. Я привязываю Говарда к стойке для обуви и поражаюсь, насколько хорошо организован быт некоторых людей и сколько у них всяких хитроумных приспособлений. Вхожу в ванную, сажусь на крышку унитаза, прислоняюсь головой к стене и пытаюсь отдышаться. Пахнет дезсредством с отдушкой сосны. Вдруг вижу в рамке карикатуру: Фред Астер подмигивает и отплясывает на столе чечетку, из его кармана торчат члены кабинета министров. Над раковиной висит фотография студентов-первокурсников колледжа Брэйсноуз, Оксфорд, 1986 год. Думаю, если как следует приглядеться, среди них отыщется и премьер– министр.

Я свешиваю голову между колен и закрываю глаза. Я никак не вписываюсь в эту компанию, мне тут явно не место. Все в тумане. У меня жуткая паника, будто я занималась каким-то важным делом и неожиданно бросила его на полпути; такое ощущение, что я должна быть совсем в другом месте.

Приближаются тихие шаги, тишина, потом шаги удаляются. Хлопает дверь.

Заставляю себя встать и открыть дверь в чулан. Прислоняюсь к стене, пытаюсь взять себя в руки. Говард по-прежнему сидит возле обувной стойки, на ней стоят в ряд перевернутые подошвой вверх резиновые сапоги. Последняя пара, почти заслоненная бежевым макинтошем, – зеленые охотничьи. Я отвязываю поводок, и вдруг мое сердце замирает. Что за абсурд! Это всего лишь сапоги. Откуда тут взяться сапогам Зака?

В отличие от остальных сапог подошвы этой пары чистые. На них ни пятнышка, грязь счищена, шнурки выстираны, метка размера отчетливо видна. Сорок третий.

Руки дрожат. Я отодвигаю плащ, снимаю со стойки левый сапог и переворачиваю. На носу царапины и следы от резинового клея. Сбоку – пятнышко масляной краски…

Не попрощавшись, я ухожу через черный вход и бегу вниз с горы. Следом несется Говард, подпрыгивает, дергает поводок, будто мы играем. По грунтовой дороге добираемся до стоянки домов-фургонов, перейдя поле, выходим на шоссе.

Ключи от студии Зака, что в старом гараже рядом с Галлз, лежат под глиняным горшком на садовой дорожке. Я опрокидываю горшок, внутри земля и спутанные корни. Руки трясутся, я едва справляюсь с замком.

Толкаю дверь, опрокидываю бутылку денатурата, та выкатывается на середину студии. Зак во всем отличался педантичностью, в том числе и в живописи. Ему были необходимы тишина и чистота, много места и никакого беспорядка. Кисти он всегда расставлял по номерам, тюбики с красками выкладывал аккуратными рядами, названиями кверху. Пол должен быть чистым, никаких посторонних предметов в поле зрения. Когда он писал, то ставил мольберт в центр комнаты и отворачивал лицом к стене все другие картины.

Я не верю своим глазам. Повсюду разбросаны краски, кисти, тряпки, клей, газеты. Шкаф лежит на боку. Стол, где Зак раскладывал инструменты, на месте, потому что прикручен к полу, но стул опрокинут, буковый мольберт, который он так тщательно оттирал и смазывал маслом перед началом работы, пропал. Нет, не пропал – разбит на части. А стены…

Стены забрызганы кровью.

Я застываю на пороге, прикрыв рот рукой. В ушах звенит, в горле ком. На столе картина. Я хорошо ее помню. Это морской пейзаж: серо-стальная гладь, черный горизонт, низкие облака – его любимый вид, его экранная заставка. На переднем плане темная тень – пустая рыбацкая лодка, плывет в никуда. Воплощение одиночества. «Моя жизнь без тебя», – как-то пояснил он.

Однако картина испорчена. Я хватаюсь за дверной косяк, чтобы не упасть. Внезапная догадка жжет меня как огнем. Он намалевал углем фигуру на носу лодки: спиной к зрителю сидит мужчина в шляпе и пальто, смотрит вдаль.

Мне становится страшно. Так и слышу знакомый голос, шепчущий прямо в ухо: «Не смей меня бросать! Ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю, если ты уйдешь!»

Я звоню Джейн с автозаправки. Мечусь между грузовиками и магазинчиком. Говорю, что все выяснила. Зак добрался до своего бунгало и прочел мое письмо. Он знал, что я ухожу от него. Он ни от кого не потерпит отказа, Джейн, ни за что на свете. Видела бы ты его мастерскую! Он всю ее разгромил! И там кровь! Не знаю, чья. Он не покончил с собой, Джейн! Нет! Он бы не стал. Я его знаю. Знаю, что ты хочешь сказать, но это не самоубийство. Я бы не смогла… Нет, не из-за меня! Все намного сложнее. Я разговаривала с ним по телефону и ни о чем не догадалась. Он прекрасно контролировал свои эмоции. Джейн, он такой предусмотрительный! Там для меня послание – на картине! Это моя кара. Тело в машине… точнее, то, что осталось от водителя… Джейн, говорю тебе, это не он!

Джейн спрашивает, где я. Велит оставаться на месте, выпить или съесть что-нибудь горячее, а она за мной приедет. Голос спокойный и ласковый. Подруга думает, что я рехнулась.

Мне все равно, что она думает! Я снова и снова повторяю:

– Зак жив! Зак жив!

Зак

Сентябрь 2009