Запомни меня навсегда

– Зак всегда запирался. Дважды в год мы проводим день открытых дверей: показываем свои работы, продаем их, угощаем гостей вином. Зак никогда не участвовал. Сказал, что его картины никуда не годятся. Даже не знаю, как выглядела его студия.

– Странно!

– У Зака были такие красивые синие глаза!

– Взгляд у него был притягательный, – киваю я. – К нему кто-нибудь заходил?

Мария качает головой, продолжая жевать цыпленка.

– Нет.

– Здесь есть кто-нибудь по имени Ханна?

– Нет, никаких Ханн. По крайней мере, я такой не знаю.

– Он и правда ни с кем не общался?

Она поднимает палец, сглатывает:

– Постоянно печатал что-то на своем ноуте. Письма, что ли. Лицо у него было красное. Потом собрался уходить, и я спросила, все ли у него в порядке. Не могу не отреагировать, когда людям плохо. Я ведь добрая душа.

– Еще бы.

Она снова принимается за еду. Я смотрю на нее, она улыбается.

– Его студию снял фотограф, – сообщает она. – Очень достойный человек.

– Хорошо.

Мне хочется поскорее уйти, я думаю о закрытой двери Зака, о тщательно скрываемой им тоске. Торопливо выхожу из здания, спешу к машине. В ограждении из сетки – дыра, которую я не заметила раньше. Пролезаю через нее, встаю слишком рано и зацепляюсь за проволоку.

Машину я припарковала на дальнем конце стоянки, рядом с кафе.

Между капотом и забором кто-то стоит, уперев руки в боки. Небрежная стрижка, теплое пальто, одно плечо чуть выше другого. Я испытываю и радость, и ужас. Спотыкаясь, бегу по лужам. На джинсы летят брызги грязи. Перед глазами все плывет и кружится. Я оступаюсь и падаю на четвереньки. Успеваю подставить руки, лицо едва не коснулось земли. Медленно поднимаюсь.

На заборе висит драная черная толстовка.

Зак исчез.

Зак

Март 2010

Поехал на несколько дней в Корнуолл. Холодно и промозгло, без машины плохо. Собирался взять «Гольф» Шарлотты, но на пассажирское сиденье пролилась бутылка молока, и хотя Шарлотта утверждает, что как следует все вычистила, я все еще чувствую кислую вонь, похожую на запах стариковской кожи.

Ветер на дорожке от утеса к деревне ледяной. Притащил из магазинчика мешок дров для камина. Их хватило на час, и они никак не желали лежать ровно, одно полено постоянно скатывалось. Пытался отвернуться и не смог. Глаза только туда и смотрели. Прямо мурашки по коже! В конце концов не выдержал, затоптал огонь ногой. Сейчас жду, пока угли остынут, чтобы выгрести золу. Чувствую себя спокойнее, когда камин чистый. Будь у меня тачка, съездил бы на заправку «Шелл» за прямоугольными брикетами. Их-то можно уложить ровно.

Я взбудоражен, как никогда, таблетки не помогают. Ничего не могу с собой поделать.

Двойная жизнь достала. Вроде бы все можно уладить, но ничего не складывается. Некоторые бизнесмены живут так годами. Неделя в Мейдстоне, неделя в Мейда-Вейле. Шарлотта слишком занята, чтобы заметить мои отлучки, она в восторге от этой ее «стоящей работы». По сравнению с претензиями других женщин запросы Лиззи, напротив, довольно скромны. Радуется, когда я появляюсь, не тащит знакомиться с друзьями или общаться с родней, посещать семейные обеды или крестины младенцев, которых я в глаза не видел и чьих родителей я не знаю и знать не хочу.

Она на меня не давит, и мне хочется встречаться с ней почаще. Кажется, я от нее без ума.

Не могу спать. Не могу рисовать. Работу потерял. Ублюдок Джим нашел студентика из универа, который займется вместо меня литьем, потому как у меня якобы не хватает «сознательного отношения к работе». Задолжал за последний заказ, для возмещения ущерба придержал пару моих картин. Полный бред! Подумаешь, взял немного колес в долг и пропустил пару встреч с клиентами. Знал, что он прижимист и за бабки держится, но такой беспринципности не ожидал. Хорошо хоть его велосипед все еще у меня. Джим винит в краже бомжа, который частенько спал на пороге студии. Люди такие тупые!

Время тянется медленно. Ничего не меняется! Лиззи согласилась, что ее матери будет лучше в доме престарелых. В «Буках», что в Коллирс-Вуд, есть свободное место. Решение правильное, но Лиззи продолжает жаться и мяться – «сердце говорит одно, голова другое». Будто это не одно и то же. Прошлой ночью плакала. Говорит, что всегда чувствовала себя никчемной, что Пегги была маминой любимицей, и она (Лиззи) надеялась, что, ухаживая за матерью, докажет свою состоятельность. Тщетно. Теперь она убедилась, что мать права: она – полное ничтожество.

Я возмутился. Да Лиззи стоит больше, чем ее ханжа-сестрица и чванливая старуха, вместе взятые! Влияние семьи пагубно. Разумеется, Пегги ничуть не способствует делу. Мысль, что «о мамочке станут заботиться чужие люди», для нее невыносима. Она хочет, чтобы Лиззи и дальше гробила свою жизнь, ухаживая за старухой, а Пегги могла жить и радоваться, не испытывая ни малейшего чувства вины.

Я убедил Лиззи собрать «семейный совет». На нем я сказал: «Думаю, вам стоит присматривать за ней по очереди. Даже когда родится ребенок, вам совсем не будет тесно в таком замечательно просторном доме». И Пегги мигом передумала.