Запонь

Пальцы просятся к перу почти у каждого смертного хотя бы раз в жизни (легкие рифмы могут навстречу и не бежать); стоит ему куда-нибудь уехать, из города в деревню или из деревни в город, — надо поделиться новыми впечатлениями.

Новизна впечатлений способствует обновлению мыслей и чувств, подвигает на творчество, хотя бы в эпистолярном жанре.

Циркулирующие внутри данного города или района письма едва ли содержат в себе пейзажные зарисовки, взволнованные описания домов, лестниц, дворов, поездок на городском транспорте. Иное дело письма издалека, по крайней мере километров за сто от адресата, — в них бывают не только семейные просьбы и пожелания, но и картины. Почти в каждом смертном дремлет художник...

Художественная проза многим обязана эпистолярному жанру, доступному всем.

В пору моей юности деревня очень сильно еще отличалась от города, жила в избах, строенных дедами, сохраняла бабушкины иконы по углам, не глядела телевизора, не тарахтела мотоциклами, знала цену ухвату и чугуну.

Никому не приходило в голову воспевать какие-то особые, только деревне присущие ценности, будь то резные наличники, иконы старого письма, вековечные лавки и столешницы, туеса и лапти или же добродетели нравственного порядка: исконное чадолюбие и трудолюбие селянина, близость к земле, пантеистическое отношение к природе и пр. И тем более никто не оплакивал утрату сельских, дедушкиных и бабушкиных привычек, навыков, ремесел. Утрату и не замечали перед лицом неоценимых материальных, социальных, культурных благ, которые давал колхозной деревне социалистический промышленный город. В процессе стирания граней между городом и деревней городу отдавалась всецелая гегемония.

Так оно было и есть на самом деле, соответствует объективной реальности развития нашего общества, основанного на союзе рабочего класса с колхозным крестьянством. Но постепенность стирания граней во второй половине шестидесятых годов и особенно в семидесятые годы, в пору научно-технической революции, уступило место решительной ломке устоев сельского жизнеустройства, сложившегося в веках, переводу трудовых процессов и самого быта деревни на новые, индустриальные рельсы, с узкой колеи на широкую, на ту самую, по которой все шибче катится вперед поезд нашей современности.

Вот здесь-то, на стыке двух исторических эпох, в самом эпицентре слома и созидания, приобретений и утрат, одновременно с кульминацией развития возникла так называемая «деревенская проза» — литературное и общественное явление, по созвездию талантов, по нравственной высоте идеала, по философской глубине постижения действительности, по гуманизму и верности правде жизни соизмеримое с образцами русской классической литературы этого ряда.

Разумеется, такое сопоставление условно. Речь идет о лучших, широко известных произведениях последнего десятилетия, знаменовавших собою не только новый шаг в восхождении советской литературы к художественным высотам, но также и новую степень демократизма; творческие индивидуальности, художественное кредо авторов, как бы ни были они ярки, не кричат о себе, вроде отступили на задний план, дав место самовыявлению народной души, ума, таланта. На авансцену выступила целая череда героев без каких бы то ни было обязательных прежде атрибутов и знаков отличия. Самих авторов и не видно в этой череде, они (авторы) скромны. Я помню, сам слышал, один из них так однажды сказал: «Мой литературный талант, если он есть, сам по себе ничего не значит; в России, даже в моей деревне, есть люди талантливее меня — я должен помочь им высказаться».

Я понимаю условность, может быть, даже некоторую намеренную придуманность наименования «деревенская». Сами писатели, прозванные «деревенщиками», отрицают эту рубрику. Но даже и отрицание — дружное, в духе единомышления — свидетельствует о самоценности литературного явления, разумеется сопряженного с общим процессом. Явление всеми замечено и окрещено: «деревенская проза». Надо думать, под этой рубрикой оно и войдет в историю нашей литературы. А несогласие авторов верстаться под общую рубрику останется в личных архивах каждого из них.

Как бы там ни было, «деревенщики» наши — сами выходцы из деревни, крестьянские сыновья; каждый из них написал о своей деревне — будь то большое село или же деревенька — из опыта собственного детства, отрочества, юности, со слов своих матерей: отцов у большинства из них унесла война. Их деревенский опыт — непосредственный житейский, социальный и трудовой, мускульный, именно такой опыт Лев Толстой считал необходимым и предварительным условием художественного творчества.

Разумеется, писатели-«деревенщики», равно как и «горожане», живут купно в больших городах, представляют собою творческую интеллигенцию. Деревенские, то есть вернее будет сказать, национальные, народные, обретенные в веках ценности они сознательно толкуют, даже и воспевают в своем творчестве в их абсолютном значении, вылущенном из-под житейских слоев. Это не сельское бытописание — Литература.