Заповедник для академиков

– Давайте, – согласился Александрийский. – Скоро дорога начинает подниматься – это самое трудное.

– Выдюжите? – спросила Лидочка, стараясь, чтобы ее вопрос звучал легко, как обращение к малышу.

– Постараемся, – сказал Александрийский. – У меня, простите, грудная жаба.

– Ой, – сказала Лидочка, которая знала о такой болезни только понаслышке и с детства боялась этих слов. Что может быть страшнее для живого детского воображения, чем образ скользкой мерзкой жабы, сидящей в груди у человека и мешающей ему дышать.

– К сожалению, – продолжал Александрийский, – после прошлогоднего приступа у меня в сердце образовалась аневризма, это ничего вам не говорит, но означает, что я могу дать дуба в любой момент – стоит сердцу чуть перетрудиться.

– Негодяй, – сказала Лидочка, имея в виду чекиста.

Профессор понял ее и сказал:

– Пойдемте, моя заботница, а то вы совсем закоченеете. Как вас, простите, величать?

– Лида. Лида Иваницкая.

– Тогда, чтобы не скучать, вы мне расскажите, кто вы такая и почему вас понесло в это богоспасаемое Узкое в такое негуманное время года.

Лидочка чуть приподняла локоть, чтобы Александрийскому было сподручнее опираться, и рассказала старику, как ее уважаемый шеф Михаил Петрович Григорьев, с которым она трудится в Институте лугов и пастбищ, составив атлас луговых растений, наградил ее путевкой в Узкое за ударное и качественное завершение работ.

– Значит, вы ботаник? – спросил Александрийский. Он говорил медленно, потому что на ходу ему трудно было дышать.

– Нет, я художник, но плохой, – призналась Лидочка. – Но у меня хорошо получаются акварели и рисунки тонких вещей – например, растений. И мне нравится такая работа.

– Это интересно. Я любил рассматривать старые атласы.

– Если в типографии не обманут, это будет хороший атлас. Красивый. Я вам подарю.

– Спасибо, – сказал профессор, – я постараюсь дожить. – Он засмеялся и оттого закашлялся. Пришлось остановиться и переждать, пока он отдышится. Лидочка решила больше не смешить старика. А то еще умрет. Ей было холодно. Просто било от холода, и надо было эту дрожь скрывать от Александрийского.

Впереди заблестела вода – по обе стороны дороги.

– Пруды, – сказал Александрийский. – Здесь система прудов, они устроены каскадом. Через весь парк. Только теперь они запущены… Простите, Лида, но я попросил бы вас остановиться – мне что-то нехорошо.

– Конечно, конечно. – Лидочка испугалась, потому что не знала, что делать с человеком, у которого грудная жаба, и ей стало страшно, что он может умереть, – он был такой субтильный, хрупкий…

Они остановились перед каменными столбами ворот; сами ворота из железных прутьев были распахнуты и покосились – видно, их давно никто не закрывал.

От ворот дорога круто шла вверх.

– Лучше всего, если вы, Лидия, оставите меня здесь, – с трудом произнес Александрийский. – Я обопрусь об этот столб. И буду терпеливо ждать помощи. Вам меня в эту гору не втащить.

– Нет, что вы! – возразила Лидочка, но она уже понимала, что старик прав. – Я вам дам мое пальто, – сказала она. – Вы его накинете на голову и плечи и будете дышать внутрь. Так значительно теплее.

– Не надо, вам оно нужнее.

– Я все равно побегу, – сказала Лидочка. – И не спорьте со мной.

Но ей не удалось исполнить свое намерение, потому что наверху, на вершине подъема, куда стремилась дорога, сверкнул огонек. Рядом с ним второй – они раскачивались, будто были прикреплены к концам качелей.

– Смотрите! – воскликнула Лидочка. – Это люди. Это нас ищут, да?

– Я хотел бы надеяться, – сказал Александрийский с неожиданной тяжелой злостью, – что кто-то спохватился. И даже послал за нами сторожа.

– Эй! – закричала Лидочка. – Идите сюда!

– Эй-эй! – отозвалось сверху, и дождь не смог поглотить этот крик. – Потерпите! Мы идем!

И еще через минуту или две донесся топот быстрых крепких ног – с горы бежали сразу человек десять. Никак не меньше десяти человек, хотя, конечно же, Лидочка в мелькании фонариков и «летучей мыши», которую притащил молодой человек с красивым лошадиным лицом, не могла сосчитать или даже увидеть толком всех, кто прибежал за ними из санатория.

Шавло, большой, теплый, принявшийся согревать в ладонях совсем закоченевшие пальцы Лидочки, сбивчиво объяснял, почему помощь не пришла сразу, а его перебивала Марта, которая держала зонтик над головой Александрийского. Оказывается, когда грузовик тронулся, Марта почему-то решила, что Лидочку поместили в кабину, потеснив Александрийского, – почему она так подумала, один Бог знает. А Шавло вообще был убежден, что Лида сидит в грузовике у заднего борта и потому ему не видна. А что касается Александрийского, то абсолютно все были убеждены, что он благополучно восседает в теплой кабине.