Заповедник для академиков

– Идите погуляйте с профессором Александрийским. Это будет мое вам задание, – сказал, вдруг просветлев, президент. – Я заменяю уборку территории прогулкой с профессором.

– Ох, хитрец! – Александрийский приподнял трость, словно хотел ударить Филиппова, но тот быстро, не оглядываясь, пошел прочь, на кухню.

– Будет брать пробу с супа, – сказал Александрийский. – Каждый вечер приезжает его жена, и он выносит ей целую сумку продуктов. Научный организатор труда, глаза бы мои на него не смотрели!

Они стояли в прихожей. Справа был гардероб, где висели пальто и плащи отдыхающих, слева за дверью – раньше Лида не замечала – была вешалка, на которой было несколько ватников и прорезиненных плащей, – оказывается, там одевались наказанные.

Из бильярдной доносились редкие удары. Пока Александрийский одевался, Лида заглянула туда – это была очень светлая комната с громадным дореволюционным столом и даже специальными высокими скамеечками для зрителей. По стенам висели фотографии и акварели. Вокруг бильярда лениво бродили братья Вавиловы, отыскивая удобные для удара шары.

– Видите черный диван? – спросил Александрийский, подойдя сзади.

Под окном и на самом деле стоял диван, обыкновенный, черный, кожаный.

– На нем умер философ Соловьев, – сказал Александрийский. – Он был в друзьях с князем Трубецким, часто гостил здесь. И умер. Впрочем, откуда вам знать философа Соловьева?

– Мой папа о нем рассказывал, – сказала Лидочка.

– Папа? А кто он?

– Он был морским офицером.

– Он жив?

– Надеюсь, – сказала Лидочка, и Александрийский не стал спрашивать далее.

* * *

Они вышли в парк, обогнули дом и перешли под колонны перед фасадом. Там под портиком была скамья, куда не доставал мелкий дождь. Александрийский сразу сел – он быстро уставал. Лидочка не стала садиться, она прошла к краю веранды – хотела поглядеть, как там трудится аспирант Окрошко. Аспиранта она не увидела, но зато на дорожке, ведущей к холму с вышкой, увидела высокую обтекаемую фигуру Мати Шавло. Он шагал, медленно покачивая вперед и назад зонтом, словно подчеркивая им свои мысли.

Матя остановился, видно, намереваясь повернуть обратно к дому, но тут из-за угла дома появилась подавальщица Полина – Лиде было ее хорошо видно – и окликнула Матвея. Дул ветер, поскрипывали высокие лиственницы, росшие у кухни, шумел дождь – звуки беседы до Лиды не долетали, зато видно было, как Матя резко обернулся к женщине, которая остановилась шагах в десяти от него, и стал ее слушать, наклонив зонт в сторону, чтобы не мешал. Подавальщица говорила быстро, прижав руки к груди. Она была без зонта, во вчерашней шинели.

Полина сказала что-то неожиданное, удивившее Матю. Настолько, что он откинул зонтик назад, как ружье, на плечо, а сам сделал шаг вперед. Женщина выставила руку, как бы останавливая его движение. И заговорила вновь. Но он не хотел больше ее слушать. Это видно было по тому, как зонтик принял вертикальное положение, а сам Матя развернулся и пошел к дому. Женщина не пыталась его задерживать. Она стояла под дождем, прижав кулаки к груди.

Матя уходил от женщины все быстрее, вот-вот побежит. И буквально врезался в Алмазова, который шел в ту сторону, где гулял Матя, Алмазов был в кожаной куртке и кожаной фуражке – к такому наряду зонта не требовалось.

– Что вы там увидели? – спросил Александрийский.

– Ваш любимец Шавло беседовал с одной таинственной женщиной, – сказала Лидочка. – Она ищет сокровища Трубецких. Она предложила Матвею Ипполитовичу долю, если он ей поможет таскать сундуки.

– А он, конечно же, отказался, – сказал Александрийский.

– Судя по поведению, да. Но почему, профессор?

– Неужели, девушка, вам это не ясно? – удивился профессор. – Матя Шавло бескорыстен, и слухи о том, что он привез из Италии два вагона барахла, сильно преувеличены.

– Вы ему завидуете, профессор? – спросила Лида. – Нет, не отрицайте, по глазам вижу, что завидуете.

– Разумеется. Я меняю костюмы только четыре раза в день, а он – восемь.

Лидочка продолжала наблюдать за Матей. Сквозь стволы и переплетения почти голых ветвей ей было видно, как он перекинулся несколькими словами с Алмазовым. Матя махнул рукой назад – этот жест мог сопровождать рассказ о подавальщице, которая приставала к ученому. А может быть, разговор шел о другом.

– Что еще нового? – спросил Александрийский.

– Теперь они беседуют с Алмазовым.

– Не может быть, чтобы столько людей любило гулять под дождем.

Александрийский поднялся со скамейки и, опираясь на трость, подошел к Лиде. Алмазов и Матя все еще продолжали говорить. Потом Алмазов пошел обратно к дому. Получалось, что он специально выходил под дождь, чтобы перекинуться несколькими словами с Матей. Или Матя что-то сказал, заставившее Алмазова изменить свои планы?

– Подглядывать плохо, – сказал Александрийский. – Идите ко мне. Хотите, пойдем в дом? Здесь холодно и неуютно.