Заповедник для академиков

Альбина поднималась наверх первой, и Андрей наконец-то смог разглядеть, что она одета дорого и изысканно, но невызывающе. На ней был брючный домашний костюм из китайской материи, он был свободен, он как бы слегка касался ее тела, ласкал его, но притом давал возможность глазу угадать линии спины, бедер и ног и осознать их легкую изысканность.

Они вошли в гостиную, где стояли два дивана, низкий столик, на котором поместились бутылка вина и два небольших блюда с закусками.

— Я знаю, что ты пообедал, так что считай себя приглашенным на чай, — сказала Альбина, оборачиваясь к Андрею и оказываясь слишком близко от него, так что он невольно сделал движение к ней. Господи, как хороша эта женщина! И это — его грязная, обреченная на смерть, заморенная лагерная жена!

Альбина улыбнулась — он даже улыбки ее еще толком не видел — и отступила на шаг.

— Что будете пить? — спросила она, открывая дверцу бара, встроенного в высокий старинный буфет, который никак не гармонировал с современной обстановкой гостиной.

— А что пьют к чаю в вашем доме? — спросил Андрей, стараясь попасть в тон.

— Коньяк, — заявила уверенно Альбина и, поставив на столик бутылку коньяка, оклеенную черными с золотом этикетками, села на диван и показала Андрею место на другом диване — напротив нее.

Андрей понял, насколько наивны были его надежды на встречу наедине, может, даже в заросшем парке или интимности ресторана… Они сидели на сцене, и вокруг, из-за каждого угла, как из ложи, глядели невидимые, но внимательные зрители.

— Ну и как ты? — спросил Андрей, уже смиряясь с формальностью встречи. — Ты хорошо выглядишь. Красивая. Довольна жизнью?

— Спасибо, а ты? — спросила Альбина.

— Я недоволен жизнью, я плохо выгляжу, я хочу убежать или помереть, — сказал Андрей, почувствовав полное равнодушие к тому, довольны ли его словами новые тюремщики. — Я не знаю, сколько мне здесь сидеть в одиночке.

— Надеюсь, что твоя одиночка комфортабельна? — сказала Альбина, словно стараясь превратить разговор в шутку.

— Вполне. Это отдельная клетка с отдельным входом, отдельной спальней и отдельной ванной, вот только коньяка не дают, хотя, может, потому, что я не просил.

— Лучше, чем в лагере? — серьезно спросила Альбина.

— Не знаю. В лагере я был не один. Там все время были люди, неужели ты не понимаешь?

— Я не люблю людей, — сказала Альбина. — Вернее, я люблю очень немногих людей. Ты — почти такой человек.

Андрей кивнул, но его несколько покоробило то, что его оставили, хоть и допустили к грани, вне круга друзей Альбины.

— А здесь тебе хорошо? — спросил Андрей.

— Ты пей, пей, а если голодный, то я прикажу принести ростбиф. Конечно же, ты голодный!

Альбина привычным — когда она успела так войти в роль! — движением протянула руку к кнопке звонка, которой заканчивался белый провод, лежавший на подлокотнике дивана.

— Я вас слушаю, — донесся голос, словно говорили по телефону, но чуть громче.

— Ростбиф, пожалуйста, и скажи, Герберт, там не осталось жареной картошки с обеда? Той, которую ты так чудесно делаешь.

— Один момент, фрейлейн, — ответил голос.

— Сейчас повар сам принесет, — сказала Альбина.

— За что тебя так полюбил адмирал? — спросил Андрей.

— Во-первых, ты, наверное, забыл, что я была в свое время наложницей начальника строительства — Яна Алмазова. Он убил моего любимого мужа. — Альбина говорила спокойно, вяло, но Андрей понимал, что за этой вялостью есть сила убежденности, непреклонность маленькой христианской мученицы, выходящей на арену Колизея навстречу львам. — Я знаю, как и почему началась вся история с проектом атомной бомбы. Я знаю их всех с тридцать второго года. Семь лет. Теперь ты понимаешь?

— Ты мне раньше не говорила об этом.

— А ты и не спрашивал. А если бы спросил — ничего бы не сказала, зачем подписывать тебе смертный приговор?

— Спасибо.

— Не стоит благодарности.

Постучавшись, вошел очень толстый человек с веселыми свинячьими глазками. Он принес поднос с ростбифом и жареной картошкой для Андрея. К Альбине он обращался почтительно, как к королеве, и робко, как безнадежный поклонник.

— После того как начался проект и я отбыла свой срок, пять лет как чеэсир, он не выпустил меня из зоны, а перевел секретаршей к Мате.

— К кому?

— К директору Полярного института Матвею Шавло, который и стоит за всей этой историей. Я пробыла там еще два года — до тех пор, пока Алмазов не понял, что я могу стать ему по-настоящему опасна. Вот поэтому меня перекинули на новую работу — быть подопытной крысой в городе, который разбомбят.

Андрей поднял бокал с коньяком.

— Крысе от крысы, — сказал он, — мои поздравления. Захватив тебя, они в самом деле приобрели ценнейшего сотрудника.

— Я никому и никогда не была сотрудником, — ответила Альбина. — Но в свое время ты мне сам сказал очень важные слова. За что я тебе или буду всегда благодарна, или возненавижу до конца моей короткой жизни.

— Что же за слова?

Коньяк был душистый и словно густой от запаха.

— Ты напомнил мне, что я обещала посвятить свою жизнь мести Алмазову. И поэтому я должна согласиться улететь с немцами. Ты помнишь?