Заповедник гоблинов

Корнуэлл спал мало. Как только он засыпал, его преследовал кошмар. Он снова видел голову, а, вернее, дикую, искаженную карикатуру на нее, вселяющую ужас.

Он просыпался в холодном поту. Подавив страх, вызванный кошмаром, он снова вспоминал голову, но не во сне, а наяву, как она лежала у костра. Искры поджигали ей волосы и бороду, глаза были открыты и, казалось, смотрели на них. Они были похожи скорее на камни, чем на глаза. Рот и лицо были искажены, как будто кто-то взял голову в сильные руки и сжал. Оскаленные зубы сверкали, отражая пламя костра, а из угла рта тянулась нить высохшей слюны.

Наконец, к утру он погрузился в сон, настолько истощенный, что даже видение головы не могло разбудить его. Когда он проснулся, завтрак уже был готов. Корнуэлл поел, стараясь, правда, не совсем успешно, не смотреть в ту сторону, где стоял крест. Разговаривали мало, торопливо оседлали лошадей и тронулись в путь.

Они двигались по тропе, которая не расширялась и не превращалась в дорогу. Местность становилась все более дикой и неровной, пересеченной глубокими ущельями. Тропа то опускалась вниз, то поднималась на вершины, чтобы снова углубиться в ущелье. Страшновато было даже разговаривать, так как, казалось, звуки могли разбудить кого-нибудь, притаившегося в тишине. Не было ни жилища, ни следа чего-либо живого.

По общему согласию, без обсуждений, путники решили днем не останавливаться.

Вскоре после полудня Хол догнал Корнуэлла, ехавшего впереди.

— Взгляните туда, — сказал он.

Он указал на узкую полоску неба, видимую между кронами больших деревьев, росших по обе стороны тропы.

Корнуэлл посмотрел.

— Я ничего не вижу. Только одну или две точки. Это, наверно, птицы.

— Я давно слежу за ними, — сказал Хол. — Их становиться все больше. Это канюки. Там что-то мертвое.

— Корова, вероятно.

— Здесь нет ферм, и, следовательно, нет коров.

— Тогда олень или лось.

— Не просто олень или лось. Канюков много, значит, много и падали.

Корнуэлл натянул поводья.

— К чему вы клоните?

— Голова, — сказал Хол, — она ведь откуда-то взялась. Тропа впереди опускается в очередное ущелье. Там прекрасное место для засады. Если нас захватят здесь, ни одному не уйти.

— Но мы уверены, что Беккет здесь не проходил. Ведь он не показывался у Башни, и мы ни разу не встретили никаких следов его отряда: ни отпечатков копыт лошадей, ни остатков костра, ни человеческих следов. Если бы здесь была засада…

— Не знаю, — сказал Хол. — Но там канюки, и их много.

Подъехали Оливер и Снивли.

— Что происходит? — спросил Оливер. — Что-нибудь случилось?

— Канюки, — сказал Хол.

— Я не вижу никаких канюков.

— Точки в небе.

— Неважно, — сказал Корнуэлл. — Они здесь — ну и что? Там просто что-то мертвое. Прошлым вечером, перед тем, как кто-то швырнул в нас голову, слышалось гудение…

— Темный Трубач, — сказал Снивли, — я же говорил…

— Теперь я вспомнил. Но с тех пор так много всего произошло. Кто такой Темный Трубач?

— Никто не знает этого, — ответил Снивли. — Никто никогда его не видел. Его слышат не часто, иногда он молчит годами. Он — предвестник бедствий, и играет всегда перед тем, как происходит что-то ужасное.

— Не говорите загадками. Что именно? Голова — это и есть ужасное? — спросил Хол.

— Не голова, — возразил Снивли. — Что-то гораздо худшее.

— Ужасное для кого? — спросил Корнуэлл.

— Не знаю, — ответил Снивли. — И никто не знает.

— Что-то в этом гудении мне знакомо, — сказал Оливер. — Я думаю об этом все время и не могу вспомнить. Это так ужасно, что я испугался. Но сегодня я вспомнил, частично, одну или две фразы. Это часть древней песни. Я отыскал ее ноты в одном древнем свитке в Вайлусинге. Там была эта фраза. В свитке говорилось, что она дошла до нас от очень далеких столетий. Возможно, это самая древняя песня на Земле. Не знаю, откуда человек, написавший этот древний свиток, мог знать…

Корнуэлл хмыкнул и двинул лошадь вперед. Хол последовал за ним. Тропа неожиданно пошла вниз, как бы уходя под землю, и по обе стороны от нее появились крутые стены. По склонам текли ручейки, кое-где за камни цеплялись мхи, из трещин росли кедры, настолько изогнутые, что казалось, они вот-вот упадут. Отрезанное от солнца, ущелье, по мере того как они в него углублялись, становилось все темнее.

Меж стен ущелья подул ветер и принес запах. И от этого запаха, тошнотворного и сладковатого, у путников пересохло горло.

— Я был прав, — сказал Хол. — Там внизу смерть.

Перед ними был поворот. А за поворотом ущелье кончалось. Впереди располагался амфитеатр — кольцо, окруженное крутыми утесами. Взрыв крыльев — и стая больших птиц оторвалась от пиршества и взмыла в воздух. Несколько отвратительных птиц, слишком объевшихся для того чтобы взлететь, неуклюже отпрыгнули в сторону.

Запах стал резким, как удар кулака в лицо.

— Боже! — воскликнул Корнуэлл.

Он боролся с тошнотой, вызванной видом того, что лежало на каменистом берегу ручья, протекавшего посреди амфитеатра.