Заповедник потерянных душ

– Молодец! – первый раз за долгое время похвалил отец, и голос его звучал не издевательски, как обычно, а натурально. Он его хвалил. – Может, это изгнание все же пойдет тебе на пользу, а, сынок? Может, станешь наконец мужиком?

Вообще-то Данила считал себя мужиком лет с четырнадцати, когда научился стоять за свою честь, защищать свою девушку и не сдавать друзей. Чем бы ни угрожали ему, что бы ни обещали, он твердо стоял на своих принципах и не позволял никому вмешиваться в свою личную жизнь. С четырнадцати лет! Сейчас ему двадцать.

Ну да, немного подурачился. Немного как-то потерялся. Учиться пошел после школы куда-то не туда. Друзей обрел каких-то не тех. Запутался как-то, да. Но мужиком от этого быть не перестал, это точно.

– Я – мужик, пап, – ответил он, оскорбившись.

– Мужики за свои поступки отвечают. Разве нет? А ты?

И тут же пошел полный перечень всех его грехов. И заваленные зачеты, и перенесенные сессии, и ночевки в отделении полиции, и помятые дверь и крыло дорогой иномарки, которую Данила самовольно угнал из гаража, и заплаканная девушка, которую он едва…

Стоило о ней вспомнить, как тут же затошнило. Что тогда было! Что было! Отец еле уговорил ее не писать заявление в полицию. Еле вытащил Данилу из проблемы под названием «уголовное дело».

– А ты говоришь, голоса! – закончил возмущенно отец. – Да что ты успел натворить за эти два года, на три жизни хватит, сын! Так что не выдумывай ничего такого. И загрузи себя работой. Розарий восстановил? Молодец. Грядками с клубникой займись. Постарайся уставать так, чтобы спать, как убитый. И когда лопатой машешь, думай, думай, думай.

– О чем, пап?

– О том, как жить дальше станешь.

После разговора с отцом он весь день перекапывал грядки с клубникой. Забыл даже про ужин, который оставил ему дядька в крохотной кастрюльке на плите. Когда вспомнил, обнаружил, что есть совсем не хочется. Хочется смыть с себя пот, пыль, упасть на узкую кровать со скрипучим матрасом и уснуть крепким сном.

Он отключился почти мгновенно. Даже не заметил, как скользнул из реальности в сон. Только вот, буквально минуту назад слышал шум ветра в приоткрытое окно тесной комнатки на втором этаже, где ему велено было жить. Точно слышал, как стучится толстая ветка старой елки о скат крыши. Где-то погромыхивал гром зарождавшейся грозы, и следом тишина. Могильная тишина. Он уснул.

Ему ничего не снилось. Вообще ничего. И пронзительный крик, разбудивший его, ему точно не приснился.

Данила подскочил на кровати и сел, испуганно оглядываясь.

В комнате горел крохотный ночник. Пластиковая коробочка с лампочкой вставлялась прямо в розетку. Свет от нее был слабым. Но угадать в темноте очертания шкафа, стула, на котором валялась его одежда, спинку кровати, можно было легко. Данила тяжело вдохнул, выдохнул. Прислушался к бешеному стуку своего сердца. Что его так напугало? Крик? Снова крик?

Он слез с кровати, подошел к окну. Шире распахнул створку, высунулся наружу. Ветер, поднявшийся с вечера, стих. Старая высокая елка с повисшими ветвями выступала из темноты огромной колокольней. Пахло скошенной травой. Это он сам вчера окашивал ее вдоль забора. Небо было черным, бездонным. Смотреть в него было жутко. Дядька не разрешал на ночь оставлять свет. Утверждал, что это привлекает хищников. Данила был с ним не согласен, но подчинялся. Сейчас об этом жалел. Он ведь здесь совершенно один. И даже дом не заперт. Это было еще одним требованием его хозяина. Тот утверждал, что достаточно запертых ворот.

Данила вздохнул и потянул на себя оконную створку, закрывая. Надел спортивные широкие штаны, растоптанные кроссовки и пошел вниз.

Страх прибавил ему злости. Плевать он хотел на запреты. Он сейчас спустится. Включит свет, а он горит сразу на трех фонарных столбах, ярко освещая территорию даже за забором. Осмотрит двор. А потом закроет дом изнутри.

И если кому-то это не понравится, пусть катает его отцу жалобу! Ему плевать!

Выключатель находился на крыльце под жестким пластиковым козырьком. Данила щелкнул им, и двор залило мягким оранжевым светом. Он спустился по ступенькам крыльца. Прошелся вдоль забора. Никого. Все привычно. Старые качели на ржавых цепях. Дощатый стол, обитый куском потерявшего цвет линолеума, две скамейки возле него. Возле сарая гора березовых бревен. Данила собирался завтра начать колоть дрова. Один пенек, очень старый и широкий, стоял в центре с воткнутым в него топором. Он подумал и выдернул топор из пенька. И сразу почувствовал себя увереннее. И еще раз пошел вдоль забора.

Возле ворот остановился, проверил щеколду, которую можно было открыть снаружи. На месте. Подергал замок, который снаружи открывался лишь ключом. Заперт. Задрал голову к небу.

Черный полог небосвода на востоке сделался светлее. Скоро рассвет. Еще час-другой – и лес заполнится птичьей трескотней, сильно действующей ему на нервы. Может, из-за этого раздражения у него и глюки?