Заповедное дело Россиию Теория, практика, история

«Как попугаи мы повторяем байку, что заповедники создаются для науки, а чтобы полюбить природу, ее надо изучить (во что давно уже никто не верит), и одновременно стесняемся или боимся признаться в своих ощущениях дикой природы как священного пространства» (Борейко, Поминова, 2000, с. 5). Если учесть, что наши заповедники с момента их зарождения возникали как научные учреждения, официально оставаясь ими по сей день, а также тот факт, что в них работает около 500 научных сотрудников, осуществляющих экологический мониторинг («Летописи природы») и ряд разнообразных научных программ («Научные исследования…, 1997; «Организация научных исследований…», 1999; и др.), то расхождения и противоречия между общепринятыми взглядами ученых и новаторскими суждениями В.Е. Борейко кажутся совершенно непреодолимыми. Но так ли это на самом деле? Даже в сугубо атеистические советские времена в слова «заповедь» и «заповедник» вкладывался, как писал О.В. Волков (1976), «некий священный смысл». Ни один из энтузиастов заповедного дела, надо надеяться, не откажется от известного афоризма Жана Дорста о том, что природу может спасти от гибели только наша любовь: «Природа будет ограждена от опасности только в том случае, если человек хоть немного полюбит ее просто потому, что она прекрасна, и потому, что он не может жить без красоты…» (Дорст, 1968, с. 405).

Но формы антропогенного вмешательства в заповедную природу при научных исследованиях не идут ни в какое сравнение с тем, что на самом деле допускалось и допускается в наших заповедниках, причем на правовой основе, в соответствии с действующим законодательством. Двоемыслие и демагогия, столь присущие советскому строю (когда провозглашалось одно, а делалось нечто совершенно иное), особенно ярко проявились именно в сферах охраны природы и заповедного дела. Почти во всех законах и положениях о заповедниках говорилось о «вечном» и «полном» прекращении «всякой» хозяйственной деятельности, после чего следовали длинные разделы и параграфы, позволявшие не только проводить биотехнические мероприятия и регулирование численности животных (проще говоря – массовые отстрелы или отловы), не только устройство музеев и питомников, но и разнообразное строительство, прокладку коммуникаций, дорог и просек (чего только не делалось в заповедниках также и при лесоустройстве!), рубку и посадку лесов, ловлю рыбы и т. д., и т. и. Десятки, а порой до сотен единиц всевозможной техники, включая гусеничные трактора и тяжелые вездеходы бороздили заповедные земли, и все это считалось (и считается сегодня) в порядке вещей. Редкие призывы отдельных наивных лиц использовать в транспортных целях лошадей и ездовых собак воспринимаются как некое чудачество.

Обратимся к другому, ничуть не менее явному, но очень слабо отраженному в литературе вопросу относительно выбора территорий под заповедники, самого процесса их организации. Научные принципы здесь известны – от прежних регионально-географических подходов до комплексных экологических, когда заповедники рассматриваются в качестве элементов более обширных систем ООПТ (Реймерс, Штильмарк, 1978; и др.). Но что же мы видим в реальности?

Первоначально главными и вполне прагматическими мотивами создания заповедников были интересы охраны наиболее ценных – для хозяйства! – животных (соболя, зубра, бобра, выхухоли, северного оленя, охотничьих птиц в дельте Волги или гаги на Севере). Позднее и вплоть до нашего времени очень важную роль играли факторы субъективности и престижности, когда происходило своего рода «соревнование» тех или иных «субъектов Федерации» (особенно это было характерно для автономных республик). «Почему это у наших соседей есть госзаповедник, а у нас его нету?» – грозно спрашивал некий секретарь обкома (или глава администрации), после чего в центр направлялись соответствующие запросы и ходатайства. Иногда существенную роль могла играть инициатива отдельных энтузиастов, но так или иначе сугубая субъективность или конкретные интересы хозяйственников, как правило, преобладали над любыми доводами науки. Правда, усилиями ученых были разработаны известные «перспективные планы» сети заповедников СССР и Российской Федерации, а также официальные «Генсхемы», но более половины из намеченных вариантов по сей день остались на бумаге (Штильмарк, 1997; Сыроечковский, Штильмарк, 2000; и др.).