Заповедный мир Митуричей-Хлебниковых

Только мы, свернув ваши три года войны
В один завиток грозной трубы,
Поем и кричим, поем и кричим,
Пьяные прелестью той истины,
Что Правительство земного шара
Уже существует.
Оно — мы.
Только мы нацепили на свои лбы
Дикие венки Правителей земного шара.
Неумолимые в своей загорелой жестокости,
Встав на глыбу захватного права,
Подымая прапор времени,
Мы — обжигатели сырых глин человечества…^[113]

Велимир Хлебников 21 апреля 1917

П.В.: «Радости моей не было конца, когда я смог пожать руку Велимира, слезы душили горло, и я не мог произнести слова приветствия. Велимир сердечно тронут был моим волнением, и мы дружески смотрели друг на друга. Тут, кажется, я впервые узнал о его семейном положении и сестре, художнице Вере Хлебниковой. Делился с ним своими изобретательскими делами, хотел объяснить принцип волнового полета, но Велимир упорно отклонялся от вникания в технические дела, говоря, что этот храм закрыт для него и он ничего не поймет. Тогда как я чувствовал родство своей технической мысли с его философией о мироздании и движении. Он стал посвящать меня в свои поэтические произведения, каждый раз давая при встрече новую рукопись для прочтения»^[114].

В. Хлебников — П. Митуричу. Москва, 14 марта 1922 г.

«Я в Москве уже два месяца.

Я читал ваше письмо и от всей души сочувствую покорению неба, хотя распределение в воздухе осей силовых и весовых у летающего тела — область, где еще не ступала нога моего разума, и я как язычник за порогом этого храма.

Я строю здание только из троек и двоек и написал много заметок и отдельных мест.

Мой основной закон времени: во времени происходит отрицательный сдвиг через 3n дней и положительный через 2n дней; события, дух времени становится обратным через 3n дней и усиливает свои числа через 2n; между завоеванием Сибири 1581 года и отпором России 1905 25 февраля при Мукдене прошло 3₁₀ + 3₁₀ дней. Когда будущее становится благодаря этим выкладкам прозрачным, теряется чувство времени, кажется, что стоишь неподвижно на палубе предвидения будущего. Чувство времени исчезает и оно походит на поле впереди и поле сзади, становится своего рода пространством. Мы затеваем заграничное издательство. Каменский издал „Мой журнал“, скоро приедет Асеев. Я выпускаю „Вестник Велимира Хлебникова“^[115].

Я надеюсь отпечатать закон времени и тогда буду свободен. Шлю вам союзные заклинания и вызываю мысленно ветер и бурю с той стороны, которая поможет успеху вашего дела. Мысленно носите на руке приделанные ремешком часы человечества моей работы и дайте мне крылья вашей работы, мне уже надоела тяжелая поступь моего настоящего.

Итак, обменяемся доверием на расстоянии и до свиданием!

В. Хлебников^[116]».

П.В.: «Так, за четыре месяца нашего общения я познакомился почти со всеми начисто переписанными материалами, которые можно было печатать».

Хлебников привез из восточных скитаний свои капитальнейшие вещи — десятки стихотворений, таких как «Иранская песня», «Ночь в Персии», «Я видел юношу-пророка» и множество других, «сверхповесть» «Зангези», над которой он продолжал работать и по возвращении (сохранилась пометка Хлебникова о «Зангези»: «Собран — решен 16 января 1922 года»). Странное имя героя по-видимому восходило к детским калмыцким впечатлениям Виктора Хлебникова — он с гордостью начинал свою автобиографическую заметку словами: «Родился 28 октября 1885 в стане монгольских исповедующих Будду кочевников. <…> Принадлежу к месту Встречи Волги и Каспия-моря…». «Зангис» — по-калмыцки «весть». «Зангези» — нечто вроде «Вестника». Вестником, «апостолом» Хлебников ощущал себя. Слово «Вестник» — ключевое слово в его жизни 1921–1922 годов.

П.В.: «Ко времени моего приезда Велимир был водворен в комнату Спасского, художника, который скромно жил один без жены^[117]. И Велимир, постелив тулупчик на железную кровать, спал и работал, сидя на ней. Денег не было, издательские дела шли плохо. Напечатано было только стихотворение „Эй, молодчики купчики“ в „Известиях“.

То, что намечалось печатать Исаковым, никакого аванса дать не могло. Требовалось даже вложить деньги за бумагу. Но Велимир шел на все условия. „Мне, — говорил, — важно иметь сотню экземпляров печати, да себе 2–3 экземпляра“.

И вот мы с Сережей, переписав на камень „Вестник“, оттиснули ему наконец сотню экземпляров. Он был страшно доволен. „Вестник“ был большого формата, рисованный от руки на камне, был оригинален и ни на что из сущего в печати не похож»^[118].