Запоздалый суд (сборник)

Дорога шла в гору да к тому же была песчаной, и мотор гудел тяжело, надрывно, временами слышалось, как стучат поршневые пальцы. Колеса пробуксовывали в сыпучем песке. Не зря это место и назвали Песчанками.

Тяжело ворочались мысли и в голове Федора Ивановича. Что он мог по существу возразить на сердитую тираду директора лесхоза. Прежде чем торопиться с возражениями, надо попытаться поставить себя на место Максима Алексеевича…

Когда выехали на ровное место, сосновый бор вскоре кончился. Оборвался он так же неожиданно, как и начался: вот только что стояла бронзовая стена литых стволов — и уже нет стены: по ту и другую сторону дороги опять курчавятся дубы, вязы, ясени.

С прямой, словно бы по нитке пробитой, просеки машина свернула направо, и сквозь прогалы между деревьями завиднелось светлое место.

На этот раз Федор Иванович разглядел сад еще издалека. Он, как и первый, был аккуратно огорожен. И так же, среди яблонь, стояли ульи. А вся земля, все пространство, свободное от яблонь и ульев, было покрыто сплошным бело-желтым цветом. Земля словно бы излучала тихое солнечное сияние. Так вот он каков, этот илебер! И так богато он цветет уже второй раз: вон на поляне стоят рядком сметанные стога.

Кордон опять же — в самой середине сада. Длинный пятистенок всеми шестью окнами по фасаду весело глядит на раскинувшееся перед ним раздолье цветов и зелени. Впритык к дому — ворота, ведущие на огороженное высоким бревенчатым тыном подворье. В огороже виднеются клети, конюшни, баня. В воротах прорезана узенькая калитка, и из нее как раз вышла высокая и еще крепкая на вид старуха, одетая в коричневое крупноцветастое платье и теплую, внакидку, кофту. На ногах у старухи — черные чесанки, а на голове — черный, в белую горошину, платок. То ли заслышав, то ли завидев машину, она приостановилась и поднесла ладонь козырьком к глазам.

— Салам, бабушка! — выпрыгивая из машины, крикнул Леонид Семенович.

Они вместе с Федором Ивановичем направились к дому, в то время как старуха тоже шла им навстречу.

— Э-э, что, думаю, за машина шумит, кто это к нам едет, — немного нараспев говорила старуха. — А это вон кто, это — Ленька.

Леонид Семенович почтительно подал ей руку. Потом отступил на шаг, подчеркнуто внимательно оглядел, наклоняя голову сначала к одному, потом к другому плечу, и всем своим видом показал, что остался доволен.

— Не стареешь, Екатерина Филипповна, Еще двадцать лет пробегаешь без посошка.

Федору Ивановичу старуха тоже показалась еще довольно бодрой. Но беспощадное время иссекло ее лицо глубокими морщинами, сплошь осеребрило выбившиеся из-под платка редеющие волосы. Вблизи старуха казалась как бы старше той, которая появилась из калитки в воротах. И, словно бы прочитав его мысли, Екатерина Филипповна сказала.

— Не льсти, Ленька, и не утешай. Нынче я умру.

Голос у нее чистый, совсем не старческий, и так он не вязался со словами о собственной смерти, что Федор Иванович даже вздрогнул непроизвольно.

— Как так умрешь? — удивился и Леонид Семенович. — С какой стати?

— Курица закукарекала, — вполне серьезно, без тени улыбки, ответила старуха.

— Да то не курица, наверное, была, а петух.

— Я что — не умею отличать петуха от курицы?! — сердито, почти возмущенно воскликнула старуха. — Прямо на моих глазах закукарекала. Взяла ее, пощупала ногу — холодная. А раз холодная — к смерти.

— Смотри-ка, какие страсти! — притворно, в тон старухе, ужаснулся Леонид Семенович. — А если бы была горячая?

— К огню-пожару, старые люди говорят.

— Пусть не будет и пожаров, и о смерти не думай.

— Оно так, — миролюбиво согласилась старуха. — Только ведь как не думать-то — старость приходит. Да что там приходит — уже пришла.

— Который уже тебе катит?

— Девяносто третий пошел, Ленька. Это уже, считай, родительский возраст перешла.

— На Кавказе вон живут до ста шестидесяти.

— Ну, и с богом, пусть живут. Значит, такая у них судьба.

— Все так же веришь в судьбу и в бога?

— Как же не верить-то? Без веры нельзя. — Старуха сказала это убежденно, как о чем-то решенном раз и навсегда.

— А молишься? — продолжал спрашивать Леонид Семенович.

Федор Иванович понимал, что выспрашивает директор старуху больше-то для него, нового на этом кордоне человека, чем для себя, все и так прекрасно знающего. И он в душе был благодарен Леониду Семеновичу за такое тактичное знакомство с Екатериной Филипповной.

— И без молитвы тоже нельзя. Ведь моя-то молитва — о жизни, а ни о чем другом. О нынешней жизни.

— Раньше в церкви молились.

— А моя церковь — лес. Бог везде есть — значит, услышит.

— И что же говоришь ему?

— А то, чему отец с матерью учили, — просто ответила старуха. Потом перекрестилась, слегка поклонилась и вдруг неожиданно молодым голосом запричитала: — На небесах бог — все сущее его; на земле столикий народ — земли и воды его; партия — вождь — весь народ с партией. Да будет так во веки веков! Аминь!