Запределье. Осколок империи

— Стало быть, дождались, — сверкнул улыбкой на запыленном лице Мироненко. — А то, понимаешь, даже не интересно уже…

* * *

Егор Столетов шагал седьмым в своей второй цепи, держа винтовку со штыком наперевес.

«Повезло тебе, парень, — похлопал по плечу рядового отделенный Макаркин, старослужащий, успевший повоевать в Гражданскую. — На фланге — самое то. В случае чего и в кусты порскнешь…»

Но ни в какие кусты порскать рядовой Столетов не собирался. Не для того еще мальчишкой занимался в секции французской борьбой, вступил в Осоавиахим, [15]стрелял из винтовки по картонным мишеням, бегал в противогазе. Сколько раз играли арбатские подростки в «красных и белых», во «взятие Перекопа» и «оборону Царицына», горячо завидуя своим отцам и старшим братьям, успевшим пролить кровь за советскую власть на многочисленных фронтах Гражданской. Мог ли он тогда надеяться, что удастся сойтись лицом к лицу с «гидрой империализма», увидеть врага не на экране кинематографа «Арбатскоий арс», а вот так — сжимая в руках винтовку.

В ушах комсомольца Столетова все еще звучали слова батальонного комиссара товарища Островцева:

«Десять лет минуло с тех пор, как Красная Армия сломала хребет врагу в Крыму, восемь — как сбросила последних недобитков в Тихий океан, позволив советскому народу вздохнуть спокойно и вернуться к мирному труду. Но никак не успокоится гидра империализма, вновь и вновь посылая на нас своих кровавых наймитов. Басмачи в Туркестане, белополяки на Украине, белоказаки на Кубани, савенковцы, антоновцы — какую только мразь не доводилось нам за прошедшие годы беспощадно карать пролетарской рукой. И вот теперь злобный враг решил ужалить советскую республику в самое сердце…»

И вот теперь — в бой. Никакого страха Егор не испытывал, наоборот, все его существо пело от радости, от предвкушения, от причастности к сонму героев. Молодой человек мечтал, как, отслужив срочную, вернется обратно в Москву возмужавшим, широкоплечим, с такими же тремя треугольничками в петлицах, как у отделенного Макаркина, и все встречные девушки не будут сводить с него глаз, а мужчины завистливо перешептываться. А он, слыша тихое: «Вот он… тот самый…» только шире расправит плечи и небрежно смахнет несуществующую пылинку с блестящего ордена на груди. Совсем такого же, как у товарища батальонного комиссара…

Поэтому, когда отгремели орудийные залпы и прозвучала команда «В цепь ра-а-зделись!..», ни в чем не сомневаясь и презрительно поглядывая на бледных товарищей, кое-кто из которых суетливо осенял себя крестным знамением, опершись на приклад, легко выпрыгнул из неглубокого окопа, отрытого вчера, поправил буденовку и встал на свое место в цепи.

Идти по заросшему каким-то неизвестным коренному горожанину бурьяном чуть кочковатому полю было легко. Ставшая привычной за несколько армейских месяцев винтовка удобно лежала в огрубевших от непривычной работы ладонях, скатанная рулоном шинель через плечо совсем не мешала, теплый ветерок приятно овевал лицо. Сколько раз вот так приходилось уже ходить в учебную атаку. Скоро, когда до вражеских траншей останется всего ничего, прозвучит команда, и цепь бегом устремится вперед, раздирая рот в громовом «ура», чтобы несколько минут спустя спрыгнуть с глинистой насыпи и пырнуть штыком в брюхо набитый соломой манекен… Тут, правда, будут не манекены, а живые люди, но какая, в сущности, разница?

«Ты, паря, главное, не в пупок ему, аспиду, тычь, — послышался в ушах деловитый голос отделенного. — Посеред брюха ткнешь — ей-ей в хребет угодишь. А тут, считай, пропал штык. Зажмет как в деревяшке, пока вытаскивать будешь — тебя на тот свет отправят… В рукопашной это дело легкое… Ты рядом с пупком бей. Там мягко, ничего не помешает. Выдернул, и дальше пошел…»

Егор вспомнил, как на первом занятии по штыковому бою чересчур усердно засадил штык в мягкое соломенное брюхо и потом едва не поломал штык, плотно засевший в толстой березовой жерди, на которой манекен этот торчал, как пугало на огороде. А смеху-то вокруг было… Молодой солдат тоже непроизвольно улыбнулся, вспомнив «распеканцию», полученную от отделенного.

Впереди что-то часто защелкало, как бывало, когда бабушка жарила на сковородке подсолнечные семечки. Негромко и совсем нестрашно. И зыкнувшие высоко над головой «шмели» тоже не испугали Егора. Чуточку не по себе стало, когда шедший в десяти шагах справа боец Михайлов споткнулся на ровном месте, упал на колени, а потом свалился лицом в бурьян, выбросив далеко вбок руку с винтовкой. «Не стоять! Сомкнуть строй!..» — прозвучал справа неузнаваемый голос Макаркина, и боец, как учили, сделал три шага вправо, видя, как следующий за упавшим боец Ахметшин делает то же самое, тем самым сужая брешь в цепи.

— Отделение… беглым… — прозвучала команда, и Егор вскинул винтовку к плечу, целясь в прогал между спинами идущих в первой цепи. — Огонь!