Запределье. Осколок империи

И никогда не взял бы Дормидонт в руки винтовку, кабы не повадился медведь скотину резать. И так напасть за напастью — то саранча адова все пожрала, то засуха, то мороз страшенный… А уж про хворь лютую, что, почитай, каждый третий дом в Ново-Корявой осиротила, и вспоминать страшно. Только истовой молитвой и совладали с бедой-злосчастьем. Твердил, правда, доктор городской, очкастый, что болесть эта как бы сама собой пресеклась — имутет какой-то у тех детушек, что выжили, прорезался. Да кто этот имутет видел-то? Это ж не зуб, не волосья — где-то глубоко внутре сидит. А может, и нет его совсем. Бабки-ведуньи шептали, что молочко помогло. Мол, нашли коровёнки крестьянские травку заветную, лечебную, а с той травки и молоко у них стало чудесное — любую хворь лечит. Молочком да молитвой и спаслись православные. Так что молиться на коровок корявинцы готовы были. Даже на Покров зарезать рука ни на одну не поднялась.

А тут аспид этот… Да ладно бы одну заломал, да в лес, себе в берлогу утащил — надолго бы ему того мясца хватило, а крестьяне покручинились бы, да и махнули рукой. А тут повадился чуть не каждую ночь стайки ломать. Подкрадется тихонечко так, даже собаки его не чуют, сломает без шума и корове голову — набок. Да не жрет, паскудник, — потроха выпустит и бросит. Будто ищет чего в коровьем нутре, да не находит. Уж и караулили его всем селом — все без толку. Пока в одном месте ждали — он в другом лютовал. Пытались в разных местах секреты выставлять — вообще не приходил, в лесу отсиживался. Даже на человека поначалу грешили — не может зверь лесной такое творить, не хватит у него умишка, да нашли на дверном расщепе шерсть рыжую, длинную, медвежью, и следы нечеловечьи.

Властям жаловаться, понятно дело, не стали — еще на смех поднимут: мол, не можете сами с паршивым медведем справиться! Решили извести зверюгу своими силами. Одна беда — капканы обходит, а по следам — попробуй найди. До зимы — вон еще сколько, а на траве да листе палом след и не след вовсе, а так — вмятина. Собаки же по следу не идут: как учуют зверюгу, так все — хвост подожмут и к хозяину. Спаси, мол, мил человек, от напасти любой, оборони! Так что бродили в одиночку и артельно — все мечтали берлогу найти, да все без толку.

И вот повезло наконец Дормидонту…

Слава богу, ружье не в первый раз в руках держал лапотник — довелось повоевать в Германскую, да и потом у Колчака при обозе полгода по мобилизации. Так что промазать он не боялся: полсотни шагов — деловто! Медведь, хрустя ветками, лакомился чем-то в кустах, довольно ухая и взрыкивая. Может, малиной, может, другой какой ягодой — богато их по здешним лесам водилось. Иных и не видывали мужики никогда, даже не знали — можно есть или нет. Ветерок дул на охотника, а посему зверь его не чуял. Зато тяжкий звериный дух как будто пропитал все вокруг. «А ну как не возьмет пуля нечисть эту лесную? — испугался в последний момент мужик, уже поймав на мушку мохнатый загривок. — Матерущщий, повыше меня будет… Старики бают, что пращуры наши на них с рогатиной хаживали, да и то завалить такого умение было нужно… Может, плюнуть да с ватагой потом сюда нагрянуть? По-любому ведь где-то рядом берлога должна быть у косолапого?..»

Но перед глазами встала корова Зорька, задранная хищником на прошлой неделе, испятнанная кровью черно-белая шкура кормилицы, размотанные на пяток аршин из вспоротого брюха сизые кишки, и руки сами собой стиснули дерево приклада. Мужик суетливо осенил себя крестным знамением, поплевал на всякий случай налево да напоследок перекрестил троекратно винтовку. Прочел бы и молитву, да ничего путного, кроме «Спаси, сохрани и помилуй», в голову как назло не лезло. А тянуть дальше было невозможно: медведь пятился задом, выбираясь из колючего куста, и в любой момент мог обернуться.

«Эх, пронеси, Господи!..»

Дормидонт прицелился было в низкий затылок за покатыми плечами, заросшими грязной рыже-бурой шерстью, но в последний момент перевел прицел ниже, прямо между оттопыривающих шкуру лопаток. В хребет-то оно будет вернее!

Д-дых!

Зверь качнулся вперед, словно его ударили обухом, и как-то неуверенно взрыкнул. Попасть-то попал, да вот наверняка ли? Не теряя времени даром, мужик задергал тугой затвор, выбрасывая остро пахнущую порохом гильзу и досылая в казенник новый патрон.

Д-дых!

Теперь уже — куда придется, потому как хищник, урча и постанывая почти по-человечески, разворачивался к своему обидчику.

«Неужто нипочем ему! — запаниковал Дормидонт, едва справляясь трясущимися руками с затвором. — А ну как пойдет ломить? Смогу пятки смазать-то — ноги, вон, совсем ватные!..»

Но третьего выстрела не потребовалось.

Зверь, так до конца и не выпутавшийся из куста, рыкнул в последний раз и с громким хрустом рухнул наземь, совсем скрывшись из глаз. Только негромкое ворчание и колышущиеся ветви указывали то место, где ворочался смертельно, как хотелось бы верить охотнику, раненный медведь.