Запредельная жизнь

Когда-то в этом кирпично-бревенчатом домике был пост диспетчера ныне не существующей сортировочной станции. В шестидесятые годы папа купил его на торгах для Альфонса, всегда питавшего слабость к железной дороге. Два окна этого "шале на стрелке", как старый чудак именовал свое жилище, были круглый год украшены цветами. Поздней осенью Альфонс заменял горшки с живой геранью точно такими же с искусственной, чтобы обеспечить постоянство декораций проезжающим пассажирам.

Все свободное от скобяной торговли время Альфонс проводит у этих своих окошек: притормаживающим курьерским поездам машет рукой, проносящимся не замедляя хода сверхскоростным смотрит вслед. Вид уходящих в обе стороны до самого горизонта рельсов и ржавых заброшенных запасных путей будит в нем поэтические переживания, которые он силится облечь в должную форму. Но каждый раз эти усилия идут прахом, когда грохот вагонов возвращает его к грубой реальности.

Порой в воскресенье он застывает над мойкой среди кухонных испарений, напоминающих о стародавних паровозах, и, устремив взор на рельсы, часами ждет вдохновения, чтобы отлить в рифмованные строчки "Железнодорожную оду" - гимн глади полотна и лабиринту поворотов, что трепещет в нем, как готовое родиться на свет дитя. Первая строчка уже готова, она сложена 18 июля 1964 года, и Альфонс повторяет ее словно приманивая на нее другие александрийские стихи, которые должны слететься, подобно стае птиц: "О рельсы без конца, что в Эксе сведены..." Но что сказать вслед за этим обращением, он никак не придумает, а напрашивающиеся сами собой варианты (например: "Как нити макарон в тарелке всей страны") отметает и потому вхолостую жует макароны под молчание упрямой музы. Не так просто заменить любовь к прекрасной чахоточной деве созерцанием участка сети национальных железных дорог.

- У тебя тут ничего не изменилось, - сказала Брижит.

- А зачем мне что-нибудь менять? - подхватил Альфонс, внося на ночь в дом горшки с фальшивой геранью. - Они хотели поставить мне телефон, но я сказал - спасибо, не надо. У меня и так забот хватает - все стены растрескались из-за этих сверхскоростных, будь они неладны. Тебе подушку или валик? Маленькой ты любила валик, но девичьи вкусы - дело такое... Вот уж что все время меняется!

Брижит оглядела крохотную кухоньку - кирпичный кубик. Альфонс уже раскладывал на крашеном цементном полу походную кровать, уступая гостье комнату. Но Брижит взяла кожанку и всунула руки в рукава:

- Послушай, Альфонс... Я, пожалуй, все-таки поеду...

- Не выдумывай. Я тебе малость задал перцу за то, что ты наговорила гадостей о моем Жаке, но все уже забыто. Мне будет приятно, если ты останешься и будешь спать вот тут, у меня над головой, да-да, ужасно приятно. Не скажу почему - секрет, но это связано с Жаком. Представь себе, твой братец был парень не промах - вот, кстати говоря, еще одно очко в его пользу. У него была своя жизнь. А больше ничего не скажу и не проси.

Воюя со скрипучими пружинами старой складной кровати, Альфонс краешком глаза посматривает на Брижит - только и ждет, что она начнет его расспрашивать. Но Брижит не слушает. Она думает о своем и вот-вот уйдет. И тогда Альфонс подзадоривает себя сам.

- Что бы ты сказала, - хитро говорит он, - если бы я тебе сообщил понимаешь, если бы! - что у Жака была любовница?

- Сказала бы "браво", но к чему фантазировать!

Альфонс нерешительно морщит лоб, несколько раз открывает рот. Его так и подмывает рассказать Брижит о моей весенней вылазке. В тот раз я сказал дома, что еду на сверхскоростном в Париж на ярмарку посмотреть новинки и переговорить с поставщиками, а сам провел три дня с Наилой в постели Альфонса. Три дня и три ночи, наполненные исступленными ласками. Я вышел шатаясь, но не насытясь, и вложил весь оставшийся пыл в рассказ о последних моделях американских косилок с дистанционным управлением - такого энтузиазма от меня не ждали. Альфонс же то и дело говорил Фабь-ене с притворным вздохом: "Эти суперэкспрессы жутко утомляют!" - оправдывая мои синяки под глазами.

- Нет, лучше я поеду сейчас. На дороге свободно, снег кончился. А вечером у меня концерт в Труа.

Альфонс увял, опустил голову. Брижит обняла его за плечи.

- Мое место там, понимаешь, - объясняет она, - там, с группой. Ты же знаешь - я уношу Жака в сердце. Я и так всегда буду думать о нем, а от того, что я останусь и брошу горсть земли в яму, ничего не прибавится.

- Но и не убудет, - ворчливо замечает Альфонс. - Жаку было бы приятно видеть тебя на похоронах.

- Он жив только в нашей памяти, - убежденно говорит моя сестра. Другого не дано.

Альфонс пожимает плечами. Поди втолкуй ей... Для него я был бы жив сегодня ночью, если бы он слышал скрип кровати над головой. Когда в первое утро мы с Наилой спустились в кухню, он встретил нас, стоя перед накрытым столом и заложив руки за спину. Его распирала гордость, и, улыбаясь во весь рот, он сказал: "Я слышал, как вы там кувыркались, и решил, что вам не помешает выпить кофейку".

- Ну, я пошла.

- Поступай как знаешь, - сдался Альфонс.