Запредельная жизнь

Гийом глотает последнюю маслину и вскидывает глаза на колышущиеся верхушки кедров, посылая последние слова в небо. Несколько написанных страниц он уже показывал под большим секретом Люсьену и спрашивал его мнение. Узнав, что я стал героем романа, Люсьен окончательно проникся ко мне уважением. Он внес свои поправки: «Папа так не говорил». Гийом послушно переписывает под его диктовку и все больше влезает в мою шкуру. А у Люсьена с каждой новой главой крепнет ощущение, что он управляет моей жизнью, начатой сначала, так же, как делает с обезьянами и человечками на экране видео.

— Сын все время говорит о вас. И твердит, что вы в меня влюблены.

— Мне, право, жаль, но…

— Вам не за что извиняться.

— Да нет, я хочу сказать… меня вообще не очень привлекают женщины…

— Я так и думала. Но ради Люсьена нам с вами было бы хорошо подружиться, если, конечно, вы не имеете ничего против.

Гийом улыбается и спрашивает у метрдотеля меню. По-моему, он соврал. Сделал ставку на доверительные, дружеские, непринужденные отношения, чтобы тихой сапой соблазнить Фабьену: пусть в один прекрасный день подумает, что это ей принадлежит заслуга научить его любить женщин. Сдается мне, что папе скоро придется вернуться к себе на ферму. Впрочем, может быть, я ошибаюсь. Ведь писатель — Гийом, а я — его персонаж. Ему и выбирать. Отныне жизнь Жака Лормо в его руках. Надеюсь, он ею удачно распорядится.

Альфонс каждое воскресенье приходит на мою могилу и рассказывает, что новенького в городе. Только его голос еще и может собрать воедино отдельные эмоции и пристрастия, из которых состоял когда-то лавочник из Экс-ле-Бена.

— Представляешь, они собираются делать вместо наземного перехода туннель. Придется уничтожить полтора десятка деревьев и шесть домов, и все из-за того, что кому-то лень постоять три минуты перед шлагбаумом. С ума люди сходят. Ну, что еще? Жан-Ми с Одилью ждут ребенка, говорят, если будет мальчик, назовут его в твою честь Жан-Жаком — по-моему, очень мило. Вот еще, по-моему, недурная новость: Мари-Па разругалась с мамашей и — держись! — переехала жить к какому-то типу в Бурк-ан-Брес. Посмотрел бы ты на нее: осталась половина того, что было, так похудела от счастья, а жених — беженец без паспорта. Жанна-Мари разом постарела на десять лет. Минутку, я взгляну на листочек — я там все записал, чтобы не забыть… Ах да — мадемуазель Туссен уехала на месяц в тибетский монастырь. Тяжелый случай. Ну а про сестру ты, конечно, знаешь?

Я знал. Брижит получила результат последних ежегодных анализов. Метастазы в печени. В тот же вечер у нее был концерт в Лиможе. Она, наверное, никогда так хорошо не играла. Другие музыканты изумленно подхватывали ее гениальные импровизации, награжденные жидкими хлопками из полупустого зала. Потом Брижит вернулась в гостиницу и выбросилась из окна.

Я был рядом, когда белое облачко покинуло разбитое в лепешку тело. Явился, чтобы встретить ее, просто, без всякого злорадства, тихо торжествуя. Видишь, Брижит, загробная жизнь существует…

Но она меня не увидела.

Облачко потянулось к гостиничному бару, где музыканты, друзья Брижит, обмывали концерт, и растворилось в дыме их сигарет. Неужели точно такое же разочарование пережили мои мать и бабушка с дедушкой, когда ждали меня на выходе из тела?

Вряд ли Брижит придется маяться в зале ожидания так же долго, как мне: ее не держит ничего, кроме какого-нибудь ритма, особого аккорда, способа игры на гитаре, которые ее коллеги воспроизведут однажды на концерте, когда подумают о ней.

Каждую неделю голос Альфонса становится все глуше, воспоминания повторяются, а настоящее как будто совсем не держится у него в голове.

— Дай и мне местечко. У меня что-то совсем отказывают мозги… Даже «Озеро»… проснулся сегодня утром и забыл две строфы. Все ясно: это конец.

Нет еще, Альфонс. Пока что ухожу я. А ты еще долго проживешь, вырастишь еще одного ребенка, позабудешь прошлое, но выдержишь и снова будешь оберегать будущее семьи… Прощай, мой вечный дядька, мой ангел-хранитель, престарелый поэт. Лет через пятнадцать — двадцать тебя настигнет легкая смерть, ты лучше подготовлен к ней, чем был я. Ты свое предназначение на земле выполнил, и тебе не надо будет перебирать, как мне, свои грехи. Тебя, наверное, ждет твоя мать, и Ламартин, и Жюли Шарм, до которой дошла вся твоя любовь — и она отдаст тебе столько же. Я за свою жизнь научился только ходить по кругу, поэтому мне пришлось впрячься в работу другого. Теперь я наконец в расчете и скоро удалюсь. Растворюсь, растаю… По крайней мере так я думаю.

Фредерик вот-вот найдет свой стиль и пробьется сквозь зеркало без амальгамы, которое отделяло его от всех людей. Его живописью уже начинают восхищаться. Вместо интерната для аутистов его отдали в художественную школу. Скоро его родителей будут осаждать торговцы картинами. Он давно уже превзошел мой скромный талант, придал ему глубокий смысл, и я ему почти не нужен.