Запрещённая фантастика

Про спортзал он узнал от Крыса. Тот объяснил, что Свита качается вся – с утра и до обеда. Им надо быть в форме, если кто из салаг решится бросить Вызов. Не ответить на вызов было нельзя – позор и деклассация… А ответить – бой до смерти. А охочих на тёплое место прихвостня-дармоеда в год набиралось десять-пятнадцать. Естественный, так сказать, отбор.

Обнаружил Митяй и огромную бытовку с обувью и высящимися по грудь грудами одежды – разумеется, использованной. Оставшейся от бывших хозяев…

Здесь он сменил полуразвалившиеся ботинки Крыса на чуть более целые и большего размера. И нашёл даже робу Жирдяя – она висела отдельно и сохла: безобразное тёмное пятно на груди ещё отблёскивало глянцем… Митяй выбрал себе и одежду в размер.

Того, что в его сознании произошёл некий мировоззренческий перелом, он вначале даже и не понял. Только обратил внимание, что и все вокруг ведут себя куда как сдержанно. Больше молчат. В свободное время или спят, или читают прошлогодние газеты. Или качаются и учатся драться…

Заодно Митяй узнал, для чего они всё лето и часть осени до снега, будут пилить.

Чтобы семь месяцев зимы отапливаться, и готовить пищу!

Газовая труба к Лагерю подходила, и летом действовала. Но зимой напрочь замерзала. И вот тогда запасённые дрова уходили почти все… А когда все – пилить начинали ещё по снегу. Однако Пахановской обязанностью было не допускать таких ситуаций. И вообще – присматривать за контингентом: чтобы не было уж слишком жёстким завинчивание гаек. Частых самоубийств в Лагере старались не допускать – иначе там, наверху, урезали объём доставляемых вертолётом продуктов…

Так что чёрной дедовщины, как в пересылке, в Лагере не было.

Узнал Митяй и то, что каждую весну вертолёт подвозит огромную партию саженцев, и уже весь Лагерь копает, сажает и поливает на вырубках новый лес – взамен использованного. А он-то удивлялся: откуда эти молодые, ещё тонкие и свежезеленые, словно высаженные по линейке, сосны и ели!.. Вот тебе – и как по линейке. Не «как», а именно что – по…

Из своего барака он теперь знал почти всех: как по кличкам, так и – за что их…

Очкарика – за то, что треснул по голове битой, а потом добил сорока ударами ножа учителя, отца троих девочек, выведшему ему «неуд». Сороку – за то, что придушил маленькую девочку-соседку, которая вечно кричала за стеной – мешала спать!.. Рогатку – за то, что застрелил из самопала родного деда – тот не давал денег на пиво…

Митяй поражался, за какую дурь попали сюда многие… Но большинство, всё же, как он – за дело.

А ещё Митяй понял, что здесь нет любителей «пустого» трёпа. Все как-то больше молчат. И думают, думают… И глаза почти у всех – пустые и… печальные. А кое у кого – просто злые.

Ближе к осени, когда открыли склады с телогрейками и валенками, Митяй уже неплохо освоился с порядками, регулярно качался, и постигал под руководством Мистера Айронмэна (тощего жилистого корейца, кстати, буддиста!) в зале с татами искусство рукопашного боя… Заодно и восьмиугольный Ринг, обнесённый мощной сеткой, где проходили все бои, внимательно изучил.

Синяки, ссадины и мозоли его уже почти не волновали. Что-то в его мировоззрении окончательно сдвинулось, и теперь он смотрел на всё с позиций рационалиста – последователя Дарвина.

Выживает везде сильнейший. И хитрейший. Пусть он не пробьётся в Свиту – ребята там уж больно наглые и здоровые – но в своём-то бараке он место возле тёплой печки займёт.

А вообще-то ему предстоит тут, похоже, ещё много чего постичь и понять…

Жаль только, что главное он понял поздновато. Когда пути назад уже отрезаны.

Для таких как он, Родина – вовсе не всепрощающая и терпеливая заботливая Мать.

А жестокая Мачеха.

Но виноват в этом только он сам.

Насыщенная личная жизнь мистера Йоханссена.

Рассказ.

Осенний ветер нагло бросал прямо в лицо скрюченные листья зеленого, медового и кирпично-красного цвета. Когда он нетерпеливо отмахивался, рукой или головой, они улетали, падая на землю и печально шелестя. Но запах…

Запах увядания, и нависшего в воздухе, но ещё не зарядившего нудно моросящего дождя, не спутать ни с каким другим.

Мистер Йоханссен, досадливо морщась, упрямо двигался к намеченной цели – вся эта красота и осенняя ностальгия сейчас только раздражала. Тоже мне – «осень жизни», чтоб ей!

… вам всем! Он достаточно молод… Душой. И ещё чего-то от этой жизни хочет!

Когда он поднимался по ступенькам парадного, ветер угомонился. Вернее – его отбрасывало от Дома поле стасиса.

Уже взявшись за ручку двери, мистер Йоханссен невольно оглянулся.

Серая улица в тусклом освещении предзакатного, да ещё и скрытого свинцовыми, набухшими дождём, тучами, солнца, забитая припаркованными, и словно побитые собачки, тоскливо ожидающими хозяина, автомобилями, к особой радости и оптимизму не располагала.

Может, ну его на … , и не ходить сегодня?