Запрет на безумие

– Теперь ты не раз еще их увидишь. – Рагнар был уязвлен. Словно внезапное появление догмар оскорбило все его чувства. – Теперь ты будешь видеть их каждый день, куда бы ты ни пошла: в магазин, в кино, в общественный туалет – везде будешь встречать этих …– взгляд опустился на Брину, и мужчина мееедленно сложил губы в «улыбку», – нехороших нелюдей, – закончил словами, предположительно не теми, которыми хотел закончить.

– Это что же получается, Лисандр сменил тактику? – Оглядев всех присутствующий, Океан остановился взглядом на Брине. Почему: почему на ней?

– Я…не знаю, – зачем-то ответила Брина и сложила на груди руки. В этот самый момент ей хотелось бы оказаться где угодно, но только не в присутствии этих людей.

– Тогда что у него на уме? – спросил ее Рагнар.

– Не знаю, – ответила снова, чувствуя необъяснимую тревогу.

– Как это ты не знаешь? Ты же его сестра. Кому как не тебе Лисандру рассказывать о своих наполеоновских планах?

И что-то в Брине взорвалось – она психанула.

– Я не знаю, ясно? – Шагнула вперед. – Хочешь знать, так пойди и спроси! Адрес клуба тебе известен!

Она хотела было уйти, но Ролан удержал ее, притянув за талию, и пригвоздил на месте взглядом.

– Брина не будет нам ничего рассказывать. – В первую очередь он взглянул на Рагнара. – Ни о догмарах, ни о Лисандре, ни о планах, ими разработанных. Считайте, что у нее запрет на разглашение любой информации. – Прошелся взглядом по остальным.

– Надо же, какая сплоченность.

– А поговорить с Лисандром ты действительно можешь сам, – сказал Рагнару Ролан. – Благо теперь известно место дислокации догмар.

Ответить Рагнар не успел: слово взял Александр.

– Значит, будем приспосабливаться к имеющимся реалиям. Нам не впервой сосуществовать в догмарами. Вспомним былые времена…

– Я хочу уйти, – прошептала Ролану Брина. – Давай уйдем отсюда. Пожалуйста.

Ролан посмотрел на нее, отвел с лица темные пряди и, молча согласившись с ней, повел к стойке за вещами.

– Я не хочу участвовать в подобных обсуждениях, в которых вы обговариваете способы расправы над догмарами.

– Не будешь, – ответил Ролан. – Но ты же понимаешь, что у нас нет другого выхода?

– Понимаю.

– Хорошо. Так куда ты хочешь пойти? Может, прогуляться? Подышать воздухом?

– Нет, я хочу домой. Просто пойдем домой.

И они пошли домой: по улицам шумного города, под грусть опадающих листьев…

***

Автобус пришел с опозданием. На тридцать две минуты и тридцать семь секунд, которые в многоградусный холод, да под пронизывающим косточки ветром показались всеми ста тридцатью двумя минутами.

Красный, с черными линиями по бокам – таких за время ее простоя останавливалось поблизости немало. А потому, усыпив свою бдительность, что, разумеется, было сделано не специально, она едва не пропустила «свой», томительно, но терпеливо ожидаемый. Главным образом еще и потому едва не пропустила, что табличка «Радлес», которая должна бы красоваться вверху ветрового стекла, сейчас оказалась снизу, стояла на невидимой панельке, да под таким неудачным углом, что просматривалась лишь верхняя треть всех буковок. Спасибо крикам неравнодушной женщины «Радлес? Он едет в Радлес?», которые вывели ее из состояния забытья и устремили к долгожданному транспорту, у которого к этому времени собралось достаточно людей. Настолько «достаточно», что подступиться ближе, чем на парочку сантиметров к единственно открытым передним дверям не представлялось никакой возможности, учитывая длину выстроенной очереди. А еще эта сумка размером в средний, но до боли в кистях тяжелый чемодан…

Так полагала она. Но теоретически возможным было все – мнение, которого придерживались многие, пытаясь реализовать теорию на практике и подступиться ближе…ближе, еще…но терпели сокрушительное фиаско: уже сложившийся костяк толпы новичков в свои ряды не принимал и уж тем более сквозь них не пропускал.

Когда же ситуация стабилизировалась, и она смогла ступить на ступень, сохранившую отпечатки ботинок каждого вошедшего до нее, то купила билет у кондуктора, что стояла прямо при входе, и прошла под неявные тычки вглубь бензином крещеного салона. Остановилась где-то посередине: увидела щель, куда могла бы приткнуться, и приткнулась: мужчина, который находился поблизости, слегка посторонился.

Перед ней сидел другой мужчина, постарше, с загорелой проплешиной, – над которой она возвышалась, – и в ногах у него стояло ведро со спелыми сливами (в это время, должно быть, покупными), прикрытое белой марлевой тряпкой. Сквозь тряпку сливы и просвечивали.

Машинально сделав то же самое, то есть поставив сумку к ногам, она схватилась за поручень сидения и прижалась к ребру черной спинки. Не прижаться было невозможно: люди продолжали входить, ходить, меняя местоположение, толкаться, без стесненья используя зазевавшихся вместо к случаю подвернувшейся подставки.

Однако в этот момент мужчина, который сидел, переговариваясь с соседом, внезапно вскочил.

– Господи, забыл плетенку, Господи…