Запретная королева

На дворе было уже темно, и монахини готовились к вечернему богослужению – не самая подходящая обстановка для маленьких детей. Я так испугалась, что у меня отнялся язык. Человеческие фигуры в белых туниках и наплечниках напоминали привидений, а доминиканские черные плащи и головные уборы выглядели угрожающе. Моя сестра, чопорная и набожная Мария, возможно, уже приняла обет и была одной из этих призрачных созданий, но я совсем не знала ее, ведь она была гораздо старше меня.

– Это Мишель, – между тем продолжала королева. – Уже решено, что она выйдет замуж за Филиппа Бургундского. Сделайте с ней, что сможете.

Я судорожно схватила сестру за руку; при мысли о том, что я останусь одна в этом холодном угнетающем месте среди монашек в их сорочьих одеяниях, мой страх многократно усилился. Разве я смогу здесь выжить, если Мишель уедет к своему мужу? Наша двоюродная бабушка Мария Бурбон, настоятельница монастыря в Пуасси, взирала на нас с холодным высокомерием, напоминая хищника в зверинце моего отца.

– Они очень грязные. – В неодобрительном взгляде ее блеклых глаз, которым она нас окидывала, читались презрение и брезгливость. – А что насчет этой?

– Это Екатерина. Ей лет пять… или около того. – Изабелла даже не знала моего возраста. – Все, чего я от нее хочу, – это чтобы она была опрятной и с хорошими манерами. И чтобы годилась на роль невесты. Со временем для нее найдется какой-нибудь высокородный принц, который ради брачного союза с родом Валуа обратит на нее свой благосклонный взор.

Настоятельница посмотрела на меня так, как будто считала эту задачу непосильной для себя.

– Что ж, сделаем и для нее все возможное, – наконец заключила моя двоюродная бабушка. – Она умеет читать? Писать?

– Понятия не имею.

– Ее должны были этому научить…

– Неужели это так уж обязательно? Для ее будущей роли такие умения вообще ни к чему, и к тому же я весьма сомневаюсь в ее умственных способностях; вряд ли ее можно было чему-либо научить. Посмотрите на нее. – Презрительные слова королевы были жестокими, и я захныкала от страха, грязным рукавом размазывая по лицу слезы. – Она выйдет замуж благодаря королевской крови, а не потому, что умеет орудовать пером.

– Так вы хотите, чтобы она осталась безграмотной?

– Я не желаю, чтобы из нее вышла педантка. Достаточно будет, если она сумеет привлечь внимание благородного принца и согреть его постель; тогда на нее обязательно кто-нибудь польстится.

Они беседовали, не обращая на меня внимания, но тон был мне ясен, и я сжалась от стыда – я уже тогда понимала, что мне должно быть стыдно. Когда же их беседа наконец подошла к концу, Изабелла впервые за все это время посмотрела мне прямо в глаза.

– Учись быть послушной и смиренной, Екатерина, чтобы оправдать свою знатную фамилию. Если же станешь бесчинствовать, тебя высекут розгами.

Я потупилась.

– Если будешь угрюмой, никто не возьмет тебя в жены, несмотря на то что ты Валуа. Ни одному мужчине не нужна мрачная супруга. А если у тебя не будет мужа, ты останешься здесь и пострижешься в монахини, как твоя сестра Мария.

Это были последние слова моей матери. Она уехала, так и не прикоснувшись ко мне. Я не была угрюмой, но… как бы это объяснить? Просто меня пугала жизнь, которой я не знала и не понимала.

Нас с Мишель поселили в одной келье. Жаловаться мне было не на что: в конце концов, нас с сестрой не разделили, мы были вместе, да и обстановка в нашем жилище была неплохая, хоть и скудная. Мы ведь все-таки были принцессами. Мне велели ложиться в постель, не болтать и поскорее засыпать, чтобы завтра встать еще до рассвета к заутрене по сигналу колокола. С этого и должна была начаться моя жизнь в монастыре Пуасси.

Так я и сделала. В ту пору никаких особых материальных потребностей у меня не было. Я была вымыта, накормлена, мне давали совсем немного наставлений, я посещала все службы и училась респонсорному пению[4]. Я научилась послушанию и смирению, но не обрела уверенности в себе, в отличие от своей благословенной сестры Мишель. В общем, для меня это была отупляющая жизнь, монотонность которой разбавлялась переживаниями о некоем неизвестном принце, который явится однажды и заберет меня отсюда, если я буду достаточно красивой и скромной. Такое существование меня угнетало.

«Они нуждаются в дисциплине», – сказала королева на прощанье.

К ней-то нас и приучали. Без любви. Без привязанности. Правила настоятельницы, нашей двоюродной бабушки Марии, были строгими и нерушимыми, и моя жизнь в Пуасси напоминала заточение в каменной гробнице.

– Какие грехи ты совершила на этой неделе, Екатерина? – спросила настоятельница, как делала это каждую неделю.

– Я нарушила обет молчания, матушка.

– Единожды?

– Нет, каждый вечер, – призналась я, неотрывно глядя на подол ее красивого тонкого одеяния.

– Зачем же ты это делала?

– Чтобы поговорить с Мишель, матушка.