– Я желаю поговорить с вами, Генрих, прямо сейчас. Я не видела вас несколько недель. – Его брови удивленно поползли вверх, но я настаивала на своем. С улыбкой. – Мне бы очень хотелось, чтобы вы уделили своей супруге пять минут.
– Разумеется. – Его губы растянулись в быстрой улыбке. – Если вы наведаетесь ко мне через час после полудня.
Я не была ни удивлена, ни шокирована. Все это уже не могло довести меня до слез. С тех пор как я, наивный ребенок, стояла рядом с Генрихом перед алтарем церкви в Труа, мной был проделан огромный путь. По сравнению с той испуганной девчушкой, которая тряслась от страха, когда одна сидела на коронационном банкете, у меня теперь было несоизмеримо больше уверенности в себе. Недели, которые я провела в одиночестве после своей наскоро сокращенной поездки по стране, добавили мне наконец-то лоска невозмутимости, пусть пока что и довольно хрупкой.
– Нет, милорд, прямо сейчас. – Я гордо подняла подбородок еще чуть выше. – Будьте любезны.
До последней секунды я думала, что Генрих мне откажет, даже теперь. Думала, что он прикажет мне уйти. Но вместо этого мой муж лишь коротко кивнул Хамфри и епископу, и те оставили нас одних.
– Итак? Вы говорили о каких-то новостях.
– Да. – То, как глубоко мои ногти впились в сжатые в кулак руки, сигнализировало мне о том, что моя смелость имеет границы. – Я ношу вашего ребенка.
Ощущение было такое, будто я на публике разделась до нижней сорочки. От повисшей в комнате тишины у меня по коже побежали мурашки. Генрих выронил лист пергамента, который держал в руках, и тот упорхнул на пол; впервые с моего появления в этой комнате король посмотрел на меня по-настоящему внимательно.
– Я ношу вашего ребенка, – повторила я. – Думаю, он родится накануне Рождества, и молю Господа, чтобы это был сын.
Эти произнесенные вслух слова вызывали во мне несравненное чувство радостного возбуждения – наконец-то я сделала нечто такое, что вызовет у Генриха подлинное одобрение. Безусловно, это должно изменить ситуацию. Это заставит его вновь обратить на меня если не любовь, то, по крайней мере, внимание. Я ношу его сына, и он будет благодарен мне, будет внимателен и не станет относиться к своим супружеским обязанностям пренебрежительно, напоминая в постели ленивую служанку, которая, убирая комнату, сметает пыль под ковер. Я знала, что это было лучшее, что я могла совершить для Англии.
Поскольку открытие это я сделала лишь за несколько дней до возвращения короля, мой секрет пока что знала только Гилье, каждое утро державшая передо мной тазик, когда у меня начинались приступы рвоты. Я рожу Генриху ребенка, завоюю его благодарность и докажу, что заслуживаю уважительного отношения к себе не только потому, что согласно подписанному в Труа договору, который вот-вот должен быть ратифицирован парламентом, принесла ему французскую корону, но также благодаря наследнику, которого я ему подарю. И наш с ним сын станет королем Англии и Франции одновременно.
Я приказала себе стоять неподвижно, пока Генрих смотрит на меня из-под сдвинутых в одну линию бровей. Я даже не показывала ему своего удовольствия. Пока что не показывала. Но почему он ничего не говорит? Почему не испытывает такого же восторга, как и я?
– Генрих, – сказала я, так и не дождавшись ответа. – Если у меня родится сын, вы достигнете всего, к чему так стремились. И объедините короны Англии и Франции.
О чем он сейчас думает? Его взгляд был непроницаем, тело напряжено, вышитые на груди леопарды хранили неподвижность.
– Наш ребенок – наш
Это наконец сработало. Лицо моего мужа вдруг озарилось яркой улыбкой, как это было в день нашего знакомства – тогда у меня едва не подкосились колени. Так же улыбка Генриха подействовала на меня и сейчас. Точно так же. «Господи, помоги мне!» – подумала я. Генрих в три торопливых шага подошел ко мне и принялся целовать мой лоб и губы с таким пылом, какого я за ним прежде не замечала.
– Екатерина… Моя славная девочка… Это самая лучшая новость, на какую я мог надеяться! Мы закажем мессу. Будем горячо молиться о сыне. О сыне, именем Господа нашего! Идите же переоденьтесь. Мы поедем в аббатство, чтобы отметить этот знаменательный день!
Быстрое прикосновение к моей щеке, и Генрих, еще раз поцеловав мне напоследок пальцы, оставил меня; от горького разочарования я готова была расплакаться. О, как бы мне хотелось, чтобы муж заключил меня сейчас в объятия, осыпал нежными поцелуями, доверительно признался мне, что счастлив, что думал обо мне, что скучал – и даже что благодарен мне за выполненный королевский и супружеский долг.
Но вместо этого он лишь бросил:
– Мне необходимо поскорее закончить дела.
Его лицо продолжало светиться радостными эмоциями, но руки уже держали какие-то важные документы, и глаза были устремлены на них.
– А потом мы вместе со всей страной отпразднуем величайший подарок, который вы мне сделаете.