Запретная любовь

В особняке словно позабыли о большом событии. Никто об этом не говорил. Даже головная боль Шакире Ханым, начавшаяся после того дня, утихла, исчез платок, повязанный вокруг головы. Однажды было упомянуто, что произойдут изменения в спальнях наверху и получено одобрение Нихаль на объединение классной комнаты со спальней и освобождение четвёртой комнаты. Нихаль лишь кивнула головой в знак согласия. Потом и об этом позабыли, и ни она, ни окружающие больше ничего об этом не говорили. Нихаль словно была в сладком сне. Она ни о чём не думала в надежде, что больше ничего не случится. Она прижималась к отцу сильнее, чем обычно, хотела оставить его для себя больше, чем обычно.

Наконец, в особняке поднялось большое волнение, а к пристани подошла баржа. Было шумно, из баржи что-то выгружали. Нихаль подбежала к окну и увидела спальный гарнитур!

Это был красивый гарнитур из клёна. Нихаль вдруг поняла. Причина перестановок в комнатах стала ясна только с прибытием спального гарнитура. Не желая увидеть ещё больше, она убежала в сад.

Два дня гарнитур стоял в холле наверху. Аднан Бей ждал, что Нихаль что-нибудь спросит, но Нихаль два дня проходила мимо беспорядка в холле, словно не замечая.

Сегодня, когда мадемуазель Де Куртон говорила:

— Нет, нет, синяя и зелёная совсем не подходят, надо найти что-то другое, — Нихаль вдруг спросила:

— Мадемуазель! Почему не освободили комнаты?

Старая дева подняла голову. Вопрос был настолько неожиданным, что она не смогла сразу ответить.

— Что, если сегодня освободим?

Мадемуазель Де Куртон с небольшим сомнением ответила:

— Хорошо, но потом придут рабочие, поменяют шторы, комнату…

Она не закончила фразу. «Комнату покрасят,» — собиралась сказать она.

— … Там много работы. Вместо того, чтобы оставаться среди шума… Кстати, мы в этом году не были на острове, верно, Нихаль? Поехать бы к твоей тёте, погостить у неё недельку-другую…

Идея принадлежала мадемуазель Де Куртон. Она то и дело её предлагала и хотела увезти Нихаль перед приездом новой матери, как увезла перед смертью её собственной. Нихаль кривила губы в знак неодобрения. Она боялась, что если уедет, произойдёт то, что отнимет у неё отца. Однажды она без колебаний согласилась:

— Вместе с Бюлентом и Беширом, да? Если так, поедем сегодня, прямо сейчас. Только подождём, пока освободят комнату для занятий, а потом… Потом пусть делают, что хотят.

Бюлент, познавший успех и опять начавший проявлять тягу к парикмахерскому делу, забыл о Бешире, как только узнал, что они освободят комнаты и поедут на остров. Он размахивал новой красной феской Бешира, держа её за голубую кисточку, и кричал:

— Переселение! Переселение! Мы едем на остров, будем кататься на осликах!

Потом подбежал к старшей сестре, обнял её и попросил:

— Мы же будем кататься на осликах, сестра? Я больше не упаду. Тогда я был маленьким, а теперь вырос.

Он стоял, не сутулясь, и старался казаться большим. Все побежали. Вихрем своей радости Бюлент привёл их в особняк.

Аднан Бею сообщили: «Комната освобождается, дети едут на остров, к тёте». Когда мадемуазель Де Куртон говорила об этом Аднан Бею, их взляды словно обменивались мыслями на другом языке. Аднан Бей медленно, беззвучно притянул к себе Нихаль, смотревшую ему в лицо, наверное, собирался поцеловать в знак благодарности. Но не поцеловал, в Нихаль было что-то, избегавшего поцелуя за то, что комната освободится и будет пустой после их отъезда на остров.

Бюлент сходил с ума от мысли об отъезде. Шайесте, Несрин и Бешир, начавшие с холодной и обязательной покорности слуг, не смогли не заразиться радостью ребёнка. Когда фортепиано передвигали в холл, Бюлент продел шнур от клеёнчатой занавески через кольцо в фортепиано, схватился за него, как буксировщик, и довольно громким голосом кричал: «Посторонись, пусть все отойдут, уберите старые ботинки мадемуазель, всех задавим…» Несрин сказала, не в силах удержаться от смеха: «Ах, мой генерал, не смеши, дай закончить работу», запыхавшаяся Шайесте, пользуясь случаем, бранила Несрин и с упрёком сказала: «Сумасшедшая девчонка! Что смешного? Нашла время смеяться…»

Бюлент работал, не покладая рук. Когда Шайесте переносила стул, а Несрин ящики письменного стола, он уцепился за край шторы, которую тащил Бешир, и бежал с криками: «Дорогу носильщикам, чтобы вас не задели».

Нихаль сразу стало скучно среди криков Бюлента и она сказала мадемуазель Де Куртон:

— Уедем! Уедем отсюда!

Ей хотелось уехать из этого дома, сбежать от того, кто её предал.

***

Они находились на острове уже пятнадцать дней. Здесь всё будто позабылось, но по усилившейся больше, чем когда-либо, непоседливости Нихаль мадемуазель Де Куртон понимала, что у неё кошки скребли на душе и ребёнок чего-то ждал, не желая об этом говорить.