Запретная любовь

Потом у меня заболел зуб. Местный дантист отказался лечить меня без страхового полиса, страховой полис остался во флорентийской квартире. Два дня я терпел боль, мешая виски с обезболивающим. Но на третий день от боли стал терять сознание. Мара посадила меня в машину, отвезла в город, остановилась у двери моего дома. Я был в женском свитере. Мара сказала:

– Я не буду за тобой приезжать. Вылечишь зуб, приезжай сам с чемоданом.

Я помню, как таяли за поднимавшимся автомобильным стеклом ее губы, глаза, волосы, собранные в пучок под смешную клетчатую кепку. Когда стекло поднялось до конца, тихонько в конце стукнув, лицо моей любимой (amoretta) сменилось отражением бутика Hermes, обосновавшегося в тогдашнем моем доме.

Я к ней не вернулся.

Маша Трауб Чужая кухня

Когда я стала подрастать, мама все реже отправляла меня к бабушке. Говорила, что бабушка уже старенькая, сердце больное и ей будет со мной тяжело. На самом деле мама боялась, что моя детская восторженность, мой идеальный детский мир, с тутовником, Фатимкой, пирогами и курицей, в один момент могут рухнуть. Я услышу то, что не предназначено для детских ушей, пойму, что не все живут счастливо. Она боялась, что я узнаю, почему тридцатилетние женщины превращаются в старух от тяжелой работы, почему некоторые девушки бросаются в Терек, боясь гнева отцов и братьев. Почему многие сбегают из дома и о них никто никогда не вспоминает, как будто их и не было. Она меня защищала, оберегала. Хотела, чтобы в моей памяти осталось только кизиловое варенье, добрая Варжетхан, любящая и уважаемая в селе бабушка, открытые для меня настежь ворота соседей и всепоглощающая, абсолютная любовь, которой окружили меня там и которую не могла дать мне мама при всем желании. Но я ныла и канючила. Я хотела уехать туда, где всегда тепло и солнечно. Где вкусно и весело. Где можно с утра до позднего вечера бегать по двору в старых сандалиях и смотреть на звездное небо, которое висит низко-низко – руку протянешь и дотронешься.

Мне было уже лет девять, и я, конечно, многое понимала. Но не так, как думала мама, – все еще по детски. Я уже точно знала, что если ты заговоришь с мальчиком, то об этом будет знать вся деревня и придется выходить за него замуж. Знала, что, если мальчик мне разонравится, я все равно не смогу вернуться домой. Что меня могут украсть в другое село, и тогда тоже нельзя будет вернуться домой. А еще я знала, что обязательно должна родить мальчика, непременно мальчика, потому что если девочку, то это будет очень плохо.

Жизнь с мамой в Москве и жизнь с бабушкой в селе никогда не пересекались в моей голове. Здесь было одно, там – совсем другое. И там мне нравилось больше. Каждый день что-нибудь происходило, то, что завораживало, пугало и притягивало.

На нашу улицу переехала семья. Они жили почти напротив и первое время сторонились соседей, хотя мы с Фатимкой подглядывали в щели ворот и по поручению Фатимкиной мамы приносили им пироги и звали их в гости.

Переехавшая в наше село семья была мусульманской. Что это означало, мы не понимали, и это разжигало интерес еще больше. На самом деле причина была в другом. Когда они только приехали, то устроили для всех соседей праздник. Такого мы никогда не видели.

Семья – три сестры, мать и младший сын Руслан – жила без отца, без хозяина, который, как говорили, умер. Руслан вроде бы считался главой, но был самым младшим, а три его сестры оставались старыми девами. Их никто не брал замуж.

Они устроили праздник. Разожгли во дворе костер, поставили на него огромный таз с водой. До этого Руслан сидел во дворе и вбивал в кастрюлю, которая была таких размеров, каких мы с Фатимкой никогда не видели, гвоздь.

– Зачем он кастрюлю дырявит? – спросила я Фатимку.

– Не знаю, – ответила она. – Может, сито хочет сделать?

– Такую красивую кастрюлю испортил!

Потом сестры уложили в дырявую кастрюлю манты и поставили на таз с водой, чтобы они готовились на пару.

На самом деле мы не знали, как называется это блюдо, нам рассказали. Нас с Фатимкой отправили помогать соседям, и мы, открыв рот, смотрели, как сестры и мать Руслана ножами режут мясо – не проворачивают на мясорубке, а режут. Мелко-мелко, пока оно не превратится в фарш. Потом они налепили из теста кружки и положили на них мясо, защипали особым способом сверху и выложили в эту дырявую кастрюлю. Вдруг, когда мы с Фатимкой сидели на лавке, таращились на сестер и на кастрюлю, сестры с матерью ушли в дом, бросив все, а Руслан разложил во дворе маленький коврик и начал кланяться. Он говорил на языке, которого мы не понимали. Он покланялся, а потом как ни в чем не бывало пошел колоть дрова. А его сестры и мать вышли из дома и вернулись к приготовлению угощения для соседей.

Нам досталась первая порция диковинных мантов из странной кастрюли. Они были очень вкусные: горячие, обжигающие соком и специями.

– Похоже на пельмени, – сказала я, потому что мама в Москве покупала мне замороженные пельмени в магазине.

– А что такое пельмени? – спросила Фатимка.

– То же самое, только маленькие.