Запретная зона

— Посчитал, что достаточно весь комплекс знаний и навыков, необходимых космонавту, заложить в программу и внедрить ее в мозг, как отпадет необходимость в длительной подготовке. В нужный момент раскодирующий сигнал посылается с Земли, и космонавт на подсознательном уровне начинает выполнять предусмотренные мероприятия. Таким образом, в космос можно было бы направлять практически любого здорового человека, у которого все необходимое уже лежит в «чемоданчике», — Гардт постучал себя по голове, и все засмеялись. — Наивный человек этот много лет потратил на доказательство реальности задуманного, совершил по ходу исследований массу научных открытий и отправил все это не куда-нибудь, а именно в Звездный, рассчитывая на авторитетную поддержку. Представляете?.. Люди, уверовавшие в свою исключительность, потратившие годы на изнурительные тренировки и обучение, получают вдруг научное — хотя, как я полагаю, тогда еще несовершенное — обоснование уникальной идеи, согласно которой на Земле достаточно закодироваться, а на орбите — раскодироваться, и все!.. Разве позволит врач, сорок лет потративший на изобретение анальгина, практиковать какому-то экстрасенсу или иглоукалывателю, одного взгляда которого достаточно для того, чтобы снять головную боль. Ефим был биофизиком, я знал его, когда он учился в аспирантуре. Это был талантливый и умный человек, и я почти уверен, что в Звездном его идеи внимательно изучили. Потом этот проект всплыл где-то на Лубянке или в ЦК, исчез, был забыт. Ученый, поняв, что доказательства его не имеют силы, а десятков миллионов на лабораторные исследования, подразумевавшие к тому же эксперименты на людях, ему никто не выделит, сошел с научной орбиты. Как водится, им начали интересоваться «компетентные органы», исчезли вдруг те, кто звался друзьями, он остался один. Никто не хотел рисковать из-за одержимого бредовой идеей. Впоследствии рассказывали, что этот ученый умер в нищете… нет, не так… его как вы выразились, упекли в психушку, оттуда он вышел человеком разве что наполовину, в этот период его оставила жена. Пожив в одиночестве и забвении, он покончил жизнь самоубийством — выбросился из окна где-то в Подмосковье… Вот такая, достаточно тривиальная для тех лет история, любезнейший Петр Иванович. А идея-то, оказывается, осталась и жила все эти годы. В Звездном ли, в ЦК КПСС или в Минобороны — как знать, как знать…

— Как звали того человека? — спросил Петр.

— Ефим Натансон. Если мне не изменяет память — Самойлович.

— На-тан-сон…

— В те годы над страной витало много хороших идей, — негромко заметил Фай. — Их авторы чаще всего кончали психушками.

— А мы, выходит, дожили до времени, когда эти идеи воплощаются, — философски изрек Столбов.

— О-о, нет! — возразил Гардт. — Те идеи воплощены давным-давно — в Японии, Америке, Европе. А мы живем во времена, когда они начали работать против породившей их страны. Это период расплаты.

— Полагаете, эти документы могли попасть за рубеж?

— Или прийти к нам из-за рубежа, — уточнил Рудин. — Я ведь не случайно спросил, как они к вам попали.

Петру снова вспомнился «Бушман», тщательно отпоротые бирки на одеждах Сотова и Лжелеонидова, вытравленные на теле Сотова татуировки. Для того, чтобы принять версию о причастности к делу западных спецслужб, оснований было маловато, но и отвергать ее не стоило.

— Как, однако, все тесно связано с политикой в это время расплаты, — сказал он.

Простились все тепло и немногословно, как люди, связанные эзотерическим знанием. О необходимости держать результаты экспертизы в тайне не говорили — это подразумевалось. И только в вестибюле, когда Гардт признался вполголоса, с каким напряжением и даже страхом они работали всю эту ночь, Петр улыбнулся:

— Герман Савельевич, с вашего позволения, я избавлю вас от необходимости встречаться завтра с «молодыми коллегами из Новосибирского академгородка».

Гардт остановился, лицо его несколько секунд выражало недоумение.

— Эти ребята едва ли способны обогатить отечественную науку открытиями. Зато, смею заверить, все это время вы находились под надежной охраной.

До Москвы держали скорость семьдесят. В эфир не выходили. В салоне «ЗИЛа» стояла тишина, люди переваривали информацию.