Запретное кино

— Ну, Ириша, это даже не версия… Это одно из предположений. Согласись, об ограблении говорить не приходится. Грабителям не до показательных казней. Запугивать некого — у Сафонова не было хотя бы приблизительного круга знакомых. Националистические мотивы? Вряд ли. Не еврей, не кавказец, не знаю, была ли у него вообще национальность — фигура-то никакая. Маньяк? Тоже сомнительно. Ничего подобного по всем самым давним сводкам. И ничего подобного потом. Заказное убийство? Так это вообще смешно, если есть что-то смешное в убийстве. Но отпечатков пальцев, следов — полно. Дилетанты…

— Дилетанты?

— Скорее всего.

— Или косили под дилетантов.

— Тогда бы мы их пальчики хоть где-то встретили. Просто садисты? Изверги? Не совсем уверена, но, скорее всего, нет.

— Почему?

— Потому что тупые они. Потому что в первый раз, скорее всего. Отсюда двойная казнь — избить палками до полусмерти, а потом повесить — почти исключается Тут, понимаешь, какой-то план был. Какая-то задумка. Надо было именно сначала палками, а потом повесить.

— Вот вы же сами все говорите — мне кажется, почти исключается, скорее всего…

— Именно! Именно! — вскинула указательный палец Клавдия. — Я ни в чем не уверена. Тут все на таких тоненьких ниточках, все на такой интуиции…

— А я считаю, что это было обыкновенное ограбление, — перебила Калашникова.

— Здрасьте, — сказала Клавдия. — В доме ничего не пропало, да и нечему там было пропадать. И потом, я же тебе только что…

— Вот! Именно! — теперь уже вскинула палец Калашникова. — Они все точно рассчитали. Мы же не знаем, пропало или не пропало. Вообще никто не знает. Это — раз. Во-вторых, грабителям не до казни. Тут-то и ловушка. Это мы по логике вещей судим, а грабителям того и надо.

— Подожди, подожди, но почему ограбление?

— Знаете, моя бабушка рассказала, как они после революции жили в Кремле. Да, прямо там, на территории. Там вообще много людей жило. Даже какой-то бывший царский генерал. Нищий, как крыса церковная. Одна железная кровать стояла в комнате с матрасом грязным и все. Его соседи по очереди кормили. А когда он помер, собирали деньги, чтоб хоть похоронить по-человечески. Тихий был, скромный старичок. Ну вот, похоронили, даже поминки справили, а потом пришли из ЖЭКа, или как он тогда назывался, чтоб кровать его вынести, за матрас взялись, а поднять не могут — распороли, а там…

— Золото?

— Но сколько! Комиссия две недели считала Понятно, к чему я это?..

Клавдия не ответила, она вдруг встала и, накинув пальто, схватилась за ручку двери:

— Если меня будут спрашивать, я в архиве.

Настроение стало куда лучше. Калашникова права — искать надо было в прошлом Сафонова. В давнем-давнем прошлом.

21.30–23.44

На вечер Клавдия постановила себе:

а) Постирать.

б) Приготовить еды на неделю.

г) Поговорить с Ленкой и проверить, как она учится.

д) Постричь Федора и Макса.

е) Всем переменить постельное белье.

ж) Почитать на ночь Довлатова, который лежал открытым на двадцать восьмой странице уже три месяца.

И, наконец:

з) исполнить свой супружеский долг.

О последнем пункте Клавдия думала с некоторым смущением — ловко ли вставлять подобное в план мероприятий? И с замиранием сердца, потому что с любимым Федором не была уже столько же, сколько с вызывающим ее любопытство Довлатовым.

Федор по вечерам многозначительно вздыхал, неловко, так, как только он умел, говорил всякие ласковые слова и как бы ненароком прикасался к Клавдии. Она все, конечно, понимала, обещающе улыбалась, но перед самым сном решала буквально на полчасика заглянуть в Интернет. А когда спохватывалась и летела в спальню, Федор уже обиженно спал. Наутро он был, естественно, хмур и раздражителен. Но никогда, ни разу не высказал истиной причины своего дурного настроения, ни разу просто не сказал, что он хотел бы и так далее. Федор был еще более целомудрен, чем Клавдия.

Все, хватит, помучала и сама помучалась, сказала себе Клавдия, сегодня обязательно.

Ее бурная деятельность вечером немало удивила семью.

— Ты моя хлопотунья, — сказал Федор и протяжно вздохнул. — Может, тебе помочь?

— Спасибо, Федюша, я сама, я быстро, сегодня по раньше ляжем.

У Федора на щеках вспыхнул огненный румянец, он искоса глянул на Макса, но тот, кажется, ничего не услышал.

Макс торопился поесть, потому что понимал — нынешняя ночь в Интернете принадлежит ему.

Ленка, предчувствуя неладное (мать уже сказала, что собирается с ней побеседовать), надувала и без того пухлые губки, преувеличенно морщилась, всем своим видом вопия: что-то мне так плохо, наверное, заболела.

Клавдия быстренько сварганила украинский борщ (если борщ может быть какой-то другой национальности, то это не борщ), нажарила котлет, настрогала салата оливье (сам сэр Лоуренс Оливье клялся, что никакого отношения к этому салату не имеет) и заварила четыре огромные миски фруктового желе. Машинка выдавала порции стираного белья, которое Клавдия сразу развешивала на балконе.

— Сегодня стрижка! — заявила она после ужина. — Первый — Макс.

— Не, я после отца, — заныл Макс, стремясь к заветному компьютеру.