Запретные цвета

Юити беспокоился о Сюнсукэ. Старик, должно быть, все еще сидел в той чайной и терпеливо дожидался. Что ни говори, а встреча госпожи Кабураги с Сюнсукэ сегодня вечером была бы тактической ошибкой. Правда, никому не дано предугадать, куда могли занести ноги госпожу Кабураги. Мало-помалу Юити все меньше и меньше нуждался в руководстве со стороны Сюнсукэ, и, как ненавидящий свои принудительные домашние задания преуспевающий школьник, он целиком предался этой комедийной бесчеловечной игре с женщинами, его соперницами. Короче, этот троянский конь, куда Сюнсукэ заключил юношу, этот дубликат самой природной силы, этот страшный механизм чудесным образом начал двигаться. Будет ли огонь между этими двумя женщинами усиливаться или ослабевать, с самомнением полагал Юити, зависит только от него. Он загорелся холодным рвением. Его одержимая самоуверенность не знала сострадания. Он взглянул на женщину, которая только что заказала для него новый костюм, на ее опьяненное обычной маленькой радостью благодеяния лицо, и подумал: «Как же она похожа на обезьянку!» По правде сказать, юноша видел в любой женщине — какой бы красавицей она ни была — только эту вертлявую зверушку.

Госпожа Кабураги во всем терпела поражение: когда смеялась, когда молчала, когда говорила, когда одаривала, когда украдкой смотрела на его профиль, когда прикидывалась веселой, когда выставляла напоказ свою печаль. Эта женщина, которая прежде никогда не плакала, проиграла бы и в слезах, вне сомнения… Юити небрежно скинул пальто; из кармана выпала расческа. Госпожа Кабураги опередила и Юити, и служащих — проворно наклонилась за ней. Она сама удивилась откуда-то взявшейся у нее скромности.

— Спасибо!

— Какой большой гребешок! Им хорошо, видно, расчесываться.

Прежде чем вернуть расческу хозяину, она наспех пару-тройку раз провела по своим волосам. Веки ее при этом чуть-чуть задергались, а наружные уголки глаз заблестели от выступившей влаги.

Расставшись с Кабураги после посещения одного ресторанчика, Юити пошел к Сюнсукэ, однако то заведение уже было закрыто. «Рудон» работал до последнего трамвая. Он отправился в этот бар, где и нашел ожидавшего его Сюнсукэ. Юити рассказал все, что случилось с ним. Сюнсукэ громко хохотал.

— Возьми эти туфли с собой домой и ничего не предпринимай, пока она сама не скажет о них. Кёко, вероятно, позвонит тебе завтра. Твое свидание с Кёко двадцатого октября, верно? В запасе еще одна неделя. Но до этого дня тебе лучше было бы встретиться с ней еще разок, чтобы вернуть туфли и рассказать, что случилось в этот вечер. Кёко умненькая девочка, и, несомненно, она уже раскусила Кабураги. А затем…

Сюнсукэ замолк. Он вынул из портфеля визитную карточку и написал коротенькую рекомендацию. Руки его слегка дрожали. Юити посмотрел на его руки, изнуренные возрастом, и вспомнил побледневшие и немного отекшие руки своей матери. Ее руки заразили его пороком и фальшью, подтолкнули к женитьбе против его воли — они подстрекали его, и ничего больше. Эти две руки были со смертью накоротке, заключили со смертью негласный союз. Юити засомневался: не одержим ли он сам той властью, что исходит из царства мертвых?

— На третьем этаже билдинга Н. в Кёбаси, — продолжал Сюнсукэ, протягивая ему визитную карточку, — есть контора, которая торгует импортными стильными женскими носовыми платками. Если явиться с этой карточкой, они продадут их всякому японцу. Купи полдюжины одинаковых платков. Ладно? Пару штук подаришь Кёко в знак извинения, а остальные четыре госпоже Кабураги на следующем свидании. Не часто случаются такие совпадения, как сегодня. Я позабочусь о том, чтобы вам сойтись втроем. Вот тогда-то платочки эти и сыграют свою роль. И далее. У меня в доме от моей покойной супруги осталась парочка агатовых серег. Я отдам их тебе на днях. А что с ними делать, объясню попозже. Подожди, потом увидишь, что будет! Каждая из двух женщин начнет думать, что ты в близких отношениях с ее соперницей. Давай-ка и твоей жене преподнесем платочек. Она тоже подумает, что ты повязан с этими двумя женщинами. Это то, что нам надо! И тогда свобода в твоей реальной жизни выйдет на широкую дорогу.

В этот час в баре у Руди бывал наплыв гостей. Мальчики за задними столиками без удержу смеялись над скабрезными историями, но стоило кому-то заговорить о женщинах, как слушатели хмурили брови и пялились по сторонам. Руди с нетерпением поджидал своего молодого любовника, который захаживал сюда через день к одиннадцати часам вечера, и, подавляя зевоту, непрестанно поглядывал на входную дверь. Из сочувствия к нему Сюнсукэ тоже позевывал. Его зевота, однако, явно отличалась от зевоты Руди — она была болезненно-хронической, почти тошнотворной. Когда он закрывал рот, то клацал своими фарфоровыми зубами. Этот звук страшно пугал его своим темным физиологическим эхом, отраженным нутром. Ему казалось, будто он слышал злосчастные звуки распада своих внутренних органов. Плоть по природе своей физиологична. И когда он клацал зубами, этот звук был не чем иным, как откровенным выражением его телесности.