Запретный город

— Нам не мыслители нужны, а умельцы. Дело делать. Мыслителей хватает, — съязвил один мастеровой.

— Примите меня рисовать и писать красками, — не унимался Жар, — и вы увидите, на что я гожусь.

— Ты женат? Обручен?

— Нет, но с девушками бывал. И не раз, и с разными. Не обижаюсь. По мне, они — еще одно удовольствие в жизни. И больше ничего.

— И что, не женишься?

— Ни за что! Чтоб мне хозяюшка голову морочила да из дому не выпускала? А скольких она нарожает? И тогда они всей кучей на шею как сядут, так поди скинь. Сколько раз вам повторять, что у меня на уме одно лишь рисование? Хочу рисовать всяких тварей и все сотворенное. И писать красками. Всю жизнь.

— А требование хранить тайну тебя не стеснит?

— Оно мешает тому, кто этой тайны не дознался. Тем хуже для них.

— А ты знаешь, что придется подчиняться очень строгим правилам?

— Лишь бы они не мешали мне продвигаться в моем ремесле. И я их не только выдержу, но и поддержу. Но подчиняться дурацким приказам не стану.

— Ты, значит, умный такой, отличаешь глупое распоряжение от умного?

— Никто не будет мне указывать, куда идти и по какой дорожке.

Брюзгливый судья возобновил натиск:

— И при всем при этом ты считаешь себя достойным войти в наше братство?

— Решать вам… Вы велели говорить правду и от души. И я старался.

— Ты терпеливый?

— Нет. И набираться терпения охоты нет.

— Так твой нрав, по-твоему, до того хорош, что и менять в нем ничего не стоило бы?

— Я таким вопросом не задавался. Своего добиваются, если сильное желание есть! При чем тут нрав? Есть враги — пусть либо они меня согнут, либо я их. Куда ни глянь, везде борьба. Потому я всегда готов биться.

— А ты не слыхал разве, что Место Истины есть тихая заводь и убежище мира? И что свары здесь под запретом?

— Раз тут живут мужчины и женщины, быть того не может. Нигде нет мира на этой земле.

— А ты уверен, что мы тебе нужны?

— Без вас мне не обойтись. Только вы знаете и умеете то, чему мне в одиночку не научиться и до чего мне не додуматься.

— Еще чего-нибудь сказать хочешь? Чтобы нас убедить? — спросил Рамосе.

— Да нет.

— Мы будем держать совет, и потом ты услышишь наш приговор, не подлежащий обжалованию.

Старый писец дал знак, и двое мастеровых повели Жара по той же дороге назад, к северным воротам деревни.

— А долго ждать? — спросил было он.

Ответа он не дождался.

22

Рамосе все еще не оправился от потрясения. Председательствовать в приемном суде ему доводилось нередко, но такие искатели, как этот, не попадались ему еще ни разу. И не приходилось сомневаться в том, что этот Жар сильно задел мастеровых, избранных в судьи. Это особенно было заметно по Кенхиру Ворчуну, преемнику Рамосе.

По крайней мере, обсуждение не затягивалось и ничуть не напоминало тот оживленный спор, в который погрузился суд, заслушав Молчуна. Особенно резко выступил тогда Кенхир, настаивавший на том, что молодому человеку, наделенному столь многими дарованиями и вкусившему сладость успеха на столь многих поприщах во внешнем мире, потребен простор, а в Месте Истины ему будет тесно. И все же мастеровые не разделяли мнения Кенхира: напротив, они, в большинстве своем, попали под обаяние сильной личности искателя.

Однако Рамосе должен был бросить на чашу весов весь свой авторитет и все нажитое за долгие годы уважение. А то двое мастеровых готовы были переметнуться на сторону Кенхира. Три голоса против — и ходатайство приемного сына Неби пришлось бы отклонить. Ибо решению непременно подобало быть единодушным. А в какую долгую и изнурительную борьбу втянул старого писца сам Кенхир и как же нехотя менял он свое отрицательное мнение…

Что до Ясны, то с ее прошением управились быстро. Коль скоро искательница ссылалась на услышанный ею зов Закатной вершины, то не диво, что суд, составленный из обитавших в деревне жриц Хатхор, пришел в немалое волнение. Женщины расчувствовались, и председательница совета, именуемая «ведуньей», с радостью приняла супругу Нефера Молчуна.

— Кто готов выступить? — спросил Рамосе.

Руку поднял один из ваятелей.

— Этот Жар тщеславен, драчлив и не знает мягких и обходительных речей, но я уверен, что он слышал зов. И об этом, единственно об этом и надлежит высказываться.

Живописец не выдержал:

— Не соглашусь с тобою. Что искатель слышал зов, оспаривать не стану, но какова природа искателя сего? Слыхали же: жажда совершенства, а не успешное врастание в наше братство — вот какое желание им руководит! Что мы ему дадим, кроме навыков? А от него мы и вовсе ничего не получим. Пусть паренек идет своей дорогой, лишь бы она была как можно дальне от нашего пути.

В спор вмешался Кенхир Ворчун, заговоривший страстно, с жаром: