Запретный лес

К Дэвиду вернулся ужас, который он испытывал когда-то при виде Леса, хотя еще недавно он считал, что навсегда избавился от этого страха. Пастор сумел однажды воспротивиться ему, но что если в следующий раз он не устоит? В смятении, царящем в голове, ему начало казаться, что сам мор вышел оттуда… чума пощадила Чейсхоупа… Кэрд и демоны, коим тот служит, повелевали болезнью. И не таятся ли там, в лесной глуши, еще напасти, готовые обрушиться на него? Иногда у Дэвида случались просветления, и он негодовал на свою глупость, понимая, что эти душевные слабости равносильны признанию поражения и капитуляции перед врагом. Но наваждение возвращалось и было сильнее воли и голоса рассудка, и Дэвид удалялся в холмы, сжимая кулаки и что-то бормоча себе под нос, или оставался в кабинете и истово молился об утешении, а оно так и не приходило.

Катрин больше не навещала Вудили по ночам, и предполагалось, что священник сам будет каждый день ходить в Калидон. Однако, погрузившись в пучину новых страхов, он стыдился показаться на глаза девушке; в нем сохранилось достаточно мужества противостоять желаниям. Но пришло время, когда тревога одержала верх над сомнениями. С неспокойным сердцем Дэвид отправился в Калидон, скорее опасаясь встречи, чем радуясь ей.

Госпожа Сэйнтсёрф была мрачна.

— Ты что сотворил с моей девчушкой? — накинулась она. — Слегла она опосля езды к вам да возни с вудильскими оборванцами, а ведь весь пасторат мизинчика ее не стоит. Вот ты говоришь про христианское милосердие, но пределы какие-то должны иметься! Вроде такой славный парень, а на нареченную свою ему плевать.

Наконец она снизошла до объяснений:

— Обессилила она, горемычная, износилась, что старый чёбот. Намедни загнала ее в постелю, теперича лежит — покорливая, аки дитенок малый, а ведь егоза какая была…

Не, к ней не можно. Но ты не убивайся, миленок. Не недужится ей, просто надорвалась от непомерных тягот. Полежит — выправится, а там и непогодь уйдет. Хычь бы солнышко показалось… Да и сам-то ты как осунулся. Тебе бы тоже на недельку на боковую.

По пути домой Дэвид вспоминал последние слова госпожи Гризельды и усмехался их иронии. Неделя в постели, тогда как он и на три часа ночью глаз сомкнуть не может! Вести о Катрин наполнили душу еще более тяжелыми предчувствиями. Он поставил лошадку в конюшню и решил изгнать беспокойство телесной усталостью, отправившись на прогулку, но чем дальше он шел, тем тревожнее становилось. Он говорил себе, что изнурение вполне естественно после таких зимних трудов: разве он сам не вымотан, да и Марк Риддел жаловался на сильное утомление? Но эти мысли не приносили успокоения. У Катрин в любую минуту может случиться лихорадка, а потом… Он с жуткими подробностями вспомнил все стадии заболевания. Неужели это последнее — запоздавшее — нападение мора? Он слышал, что подобное бывает и спустя много недель после ухода поветрия. Вновь на ум приходило пророчество Чейсхоупа, что жертвоприношение не завершено.

Дэвиду мучительно хотелось вернуться в Калидон и ждать новостей. Но вместо этого он послал Изобел с письмом к госпоже Гризельде. Его служанка славилась на всю округу как опытная сиделка и знахарка, и он умолял, чтобы ей разрешили ухаживать за Катрин. После этого он немного успокоился, понимая, что на деле помог любимой; к тому же, пока Изобел в замке, он в любой момент может пойти туда и перемолвиться с ней: он по-прежнему стыдился показывать госпоже Гризельде, что смущается и боится. О себе он мог позаботиться сам и умел приготовить пищу.

Время ползло как улитка, а часы после наступления темноты превратились в сплошной бессонный кошмар. Рано утром Дэвид отправился в Калидон, где его встретила невозмутимая Изобел.

— Не печальтеся, мистер Дэвид, с хозяюшкой не все так худо, — уверила она его. — То, видать, не просто измор, но спит она аки младенчик, горячки нету. Она крепких кровей, оглянуться не успеете, как поправится. Но сами-то, сэр, глядитеся худче богла. Ступайте до дому и ложитеся, а то я ни минуточки в Калидоне не задержуся. Кушать не забываете? И не дуйтеся, аки малолеток, а делайте, что говорю.

Дэвид вернулся к себе и, успокоенный уверенностью Изобел, задремал прямо в кресле, проспав почти до вечера. Очнулся он немало посвежевшим, но с новой тревогой в душе. Изобел сказала, что жара нет, значит, и она опасалась лихорадки… К этому времени все могло измениться. И не исключено, что сейчас Катрин мечется в бреду… Он осознал, как быстро при чуме жар приходит на смену бессилию.