Запретный лес

Следующую воскресную проповедь священник начал словами: «Если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?»[73] В этот раз он старался выражаться яснее. Паства, мужчины и женщины, сидели на скамьях, как подсудимые, обвиняемые в нечестивых деяниях или в попустительстве; все притихли, но то была не внешняя благопристойность обычной службы, а боязливое внимание. Всем казалось, что священник вот-вот назовет имя грешника, и, хотя он так и не сделал этого, весь его вид говорил, что молчание не означает неведения. Никогда доселе Дэвид не вещал столь красноречиво, вкладывая страсть в каждую фразу. Слова сами лились из его уст: жалящие, незабываемые слова, бичующие души, что погрязли в пороке. «Вы слепо обманываете себя, — громыхал он, — думая, что можете вступать в тайные сношения с Дьяволом, не изменяя при этом Христу. Вы говорите о ковенантах и заветах, всеобщих и личных, но у вас один договор — со Смертью и Адом. Тот, кто верит, да будет спасен, но ежели ему мнится, что Бог даровал ему свободу свернуть с тропы и что эти прегрешения простятся, он грешит против Духа Святого: за этот грех прощения не бывает». Затем пастор во всеуслышание заявил, что пока все не признаются и не покаются, он не станет никого причащать — да будут прокляты грешники, вкушающие хлеб и вино за столом Христовым… Но в конце он не выдержал. Со слезами на глазах и дрожью в голосе начал умолять свой возлюбленный народ преклонить колени пред Престолом Господним. «Несчастные люди, — взывал он, — в вашей жизни и так мало светлых дней, вы тяжко трудитесь, мерзнете и голодаете, а потом сходите в могилу. Что у вас есть, кроме Христа?» Его охватила такая жалость, что он, подобно Апостолу, был готов на все ради спасения их душ, в том числе на потерю своей собственной.

Даже самым древним старикам в приходе Вудили не доводилось слышать подобной проповеди, и вскоре слава о ней разнеслась за пределы округи. В тот день все уходили из кирки в щемящей тишине, покидали церковный двор словно на цыпочках, стараясь не смотреть в глаза друг другу, пока не выйдут за ворота. Старейшины не стали ожидать пастора в доме собраний, а когда Дэвид направлялся домой, ему показалось, что он заметил спину Питера Пеннекука, прячущегося за торфяной насыпью, лишь бы избежать встречи с ним.

Для священника из Вудили то были дни одиночества и тревог. Он жил в окружении врагов, ибо и те, кого он считал друзьями, подвели его. Он не сомневался, что Амос Ритчи сговорился с Изобел запереть его в кабинете накануне второго Белтейна, и то, что причиной сему была искренняя привязанность, усугубляло его отчаяние и понимание непосильной тяжести взваленной на себя ноши. Ему предстояла борьба с грехом в приходе, где даже невинные пытались удержать его от действий. Да, эти честные создания боятся за него — но почему? Он весь полнился гневом, думая, что они не относятся всерьез к его священной миссии, и в его душу закрадывался смертельный страх пред великим злом, с коим ему предстоит сразиться. «Власти и силы», — так сказал Амос, да, он идет против Владыки воздуха[74] и Сил тьмы. Он не сомневался, что в Лесу видел, как Дьявол и его присные во плоти плясали в хороводе вместе с прихожанами, и действительно слышал голоса потерянных душ. Временами его колени подкашивались от обычного человеческого страха, и тогда ему хотелось бежать прочь из прихода, как из проклятого места. Но затем мужество возвращалось вместе с верой в то, что Небесная рать на его стороне, и страх перерождался в ярость, негодование и гнев на искусителей его паствы. Однако нервы у него шалили, ночами он лежал без сна, чутко прислушиваясь к каждому шороху снаружи, а если засыпал, то внезапно просыпался весь в поту, охваченный неизъяснимым ужасом.

Но больше всего Дэвида тяготило то, что он не знал, как лучше действовать. С кафедры он яростно клеймил отступников, но ответа не было, потрясенный Никодим[75] так и не явился к нему в ночи. Люди на улице и на порогах домов прятали глаза. Тронутый Гибби не кидался камнями, возобновив льстивые речи, но больше никто не пытался заговорить со священником. Изобел повеселела и старательно заглаживала свою вину навязчивой заботливостью, но Амос Ритчи продолжал держаться в стороне. Как и дети, которые всегда были его главными союзниками. Наверное, родители сделали им внушение, потому что они бросались врассыпную, едва завидев его поблизости, а когда однажды он подошел сзади и погладил мальчика по голове, ребенок разрыдался и убежал. Что за fama[76] ходила о пасторе по всему Вудили?