Запретный лес

— Ладно, продолжим, сэр, — сказал он. — Последствия таковы: храбрейшее из шотландских сердец сейчас, хвала Господу, на пути на север, рискованный поход завершен, а я, увечный, прячусь тут, обретя прибежище у милосердного неприятеля. Если укрывать меня противно вашей совести, сэр, только скажите — и я похромаю прочь нынче ночью. Вы дали мне хлеб, как добрый христианин, терпели, пока я спал под вашей крышей, но вам не обязательно помогать покалеченному роялисту и дальше.

— Когда дело касается поддержки раненого и спасения человеческой жизни, совесть моя спокойна. И я до сих пор не понял сути расхождения Монтроза и Церкви и не стану задумываться об этом. Мне будет достаточно вашего слова, что если вы выйдете из всего этого живым, то никогда больше не поднимете свой меч в Шотландии. Я же, в свою очередь, обязан следовать долгу.

— Я дам вам слово. Марк Керр перекует меч на орало. Как сказано в Писании? «И заговорит он только о скоте», — хотя теперь, упомянув это, понимаю, то слова из книги, которую у вас принято считать апокрифической и которую никто не ценит… Я не из тех, кто любит поваляться в кровати. Нет ли у вас какой книги, что поможет мне скоротать время? Любой, но не богословской: за последние месяцы, сражаясь с церковниками, я разочаровался в религии.

Дэвид дал ему книгу, не вызвавшую возражений, а сам отправился в Вудили. В деревне был праздник, все женщины вышли из домов на крыльцо. Несколько солдат, пивших пиво в «Счастливой запруде», поприветствовали священника. Во взглядах поселян читались облегчение и радость, они дружелюбно смотрели на пастора, позабыв о том, что было на Ламмас, и об отмененных церковных службах, ведь он стал представителем победившей стороны.

Питер Пеннекук, расположившийся на большом камне возле кузницы, громогласно рассуждал о последних событиях. Он надувал щеки, а голос срывался от чувства гордости: «Что ж вы спряталися в своем шатре, мистер Семпилл, в сей победный час? Сказывают, мистер Эбенезер из Боулда вскочил на коня и умчался с отрядом преследовать отступающих богохульников. Ага, как и Чейсхоуп с Майрхоупом, ибо сама святая земля помогла одолеть злодеев, подобно тому, как пески Красного моря погребли под собою колесницы фараона. Наш генерал Лесли твердо стоит за правое дело. Ходит молва, что в Йерроуских холмах его мушкетеры расстреливали ирландцев прям строем и падали они в вырытые рядком могилы, а опосля приказал он переловить их баб и детяток, сбежавших в горы, дабы схватить их, аки дщерей Хеттейских и выродков Вавилонских, и свершить над ними скорый суд. Ох, сэр, Господь озарил нас благодатью и чудесным образом отмстил за все наши муки… Пора б объявить пост и восславить Бога, вознося молитвы».

Пока Дэвид обедал, в голове бушевали сомнения: если поиски мятежников по окрестностям будут столь тщательны, то вряд ли никто не обратит свой взор на пастырский дом. Но Изобел убеждала, что он не прав: «Не осмелятся они вломиться сюды, а ежели кто и сунется, не пущу далее ворот». Днем он отправился прогуляться в сторону Гриншила, потому что по дороге туда открывался вид на Калидонский замок. Веяло осенним морозцем, горизонт окутала фиолетовая дымка, вереск увял, папоротник пожелтел, рябины оделись в алое, поля в долине золотились, а не зеленели. Дэвид, в ушах которого все еще звенел злорадный голос Питера Пеннекука, всюду чувствовал запах смерти.

В Гриншиле он столкнулся со смертью лицом к лицу. У торфяника за хижиной на конях восседали шесть всадников и смотрели на кого-то на земле. Все были в подпитии и напоминали собачью свору, загнавшую в угол кота: глядели озадаченно, злобно и нерешительно. Дэвид поспешил к ним, и они расступились с несколько пристыженным видом. Перед ними лежала изможденная грязная женщина в разорванном платье, волосы ее спутались в колтуны, босые ноги кровоточили. Худое лицо было смертельно бледным, впалая грудь бешено вздымалась, на шее виднелась кровь. Перед ней на коленях стоял Ричи Смэйл, пытаясь влить молоко ей в рот. Но ее губы то смыкались, то размыкались от учащенного дыхания, и молоко проливалось. Потом рот ее свело в последней судороге.

Ричи поднял голову и увидел священника.

— С нею кончено, — сказал пастух. — Бедная-горемычная! Прибежала сюды, аки зайка загнанная. — Он обратился к солдатам: — Вам, парни, и стараться-то не потребовалося, дабы с голодной девчонкой управиться.

На грубых лицах всадников не было ни следа раскаяния.

— Ирландская с-сука, — икнул один. — Чего шум-то подымать заради грошовой бабенки?

— Святоша Тэм ее токмо кончиком сабли щекотнул, — сказал другой. — Таковский он затейник. А она как из гущины выскочит, токмо пятки засверкали. — Солдат схватился за бока и захохотал, вспоминая.

Смеялся он недолго, ибо Дэвид обрушился на него, как ураган. Подвыпившая солдатня даже протрезвела от проклятий, павших на их головы и пробравших их до кости. Он не оставил камня на камне от них как от мужчин, как от воинов, как от христиан.