Запретный лес

– Да, разворошили вы осиное гнездо, а серы, дабы его присыпать, не припасли. Вы очень схожи с милордом маркизом: зрите пороки и бросаетесь искоренять их, но не задумываетесь, посильна ли задача.

– Вы ожидали, что я поступлю по-другому?

– Нет же. Мне нравится ваша решимость, и, без сомнения, избрали вы праведный путь. Но мы живем в достойном сожаления мире, где честность не в почете; вас принудят обороняться, а это не самая выгодная позиция для сражения… Можете рассчитывать на мою помощь, но дозвольте мне действовать по моему усмотрению. Негоже нам выставлять нашу дружбу на обозрение. Займусь-ка я тутошним вместилищем порока и нечестия – вотрусь в доверие к Чейсхоупу, так что не дивитесь, ежели мы с ним будем неразлейвода. Вам нынче разумнее опасаться Церкви и собственного служения, мистер Дэвид. Дело обернулось так, что плюгавец в таларе и беффхене ныне могущественнее кавалерийского эскадрона, голыми руками его не взять… Действуйте с оглядкой, я рядышком, за приходским полем, можем совещаться, когда понадобится. Станем встречаться по ночам и с глазу на глаз перешептываться.

Близость солдата, поселившегося в Кроссбаскете, придала Дэвиду сил. Но поначалу они почти не виделись, резонно полагая, что, прежде чем показываться вместе на людях, надо новичку дать обосноваться, иначе все сразу заподозрят, что они были знакомы и раньше. Марк Риддел постоянно был в разъездах, и чаще всего священник замечал его на Рудской дороге – обычно уже в сумерках. Дэвиду нравилось думать, что сосед едет из Калидона: это будто приближало его к Катрин. Но сам он девушку не навещал. Листья опали, в Раю стало нечего делать, а пойти к ней домой, не развязав узел своих трудностей, он не мог.

Пастора тревожила мысль о приближающемся Дне Всех святых. Он был твердо намерен продолжать дело против Чейсхоупа и его шабаша, невзирая на опасность встречного обвинения, и даже был готов опять лично идти в Лес. Но его главный союзник, Риверсло, ежедневно бражничал в деревне, а когда Дэвид искал с ним встречи в таверне, отмалчивался и пьяно хохотал. Как-то утром пастор застал его, почти трезвого, в холмах.

– Отгулял я, – мрачно сообщил фермер. – Браните меня распоследними словами, сэр, но всё одно ваши упреки не станут горше тех, что у меня самого на душе. Но об эту пору у меня завсегда так, сам от чернющего стыда сгораю, но обуздать слабости тела не в силах: напиваюсь до свинского визгу в компании людей, коих я, покуда трезв, и сам бы обходил стороной. Я ничем не лучше скота. Однако в эти худые дни удалось мне кое-что выведать. В Лес на праздник никто не пойдет. Опосля Ламмаса о нем и помышлять никто не желает, посему свое колдовство творить они станут прям тута, в деревне.

– Но здесь и укрыться негде… – начал Дэвид.

– Оно мне ведомо, но они могут пойти иным путем. Нынче ночью прибуду я в деревню – не надобно, не страшитесь, в питейную я боле ни ногой: мне об эле да аскебаше ажно помыслить тошно. Но я буду тута, а вы у себя в дому, а как ночью станет ясно, что да к чему, и действовать почнем. Зуб даю, Чейсхоуп скоренько себя проявит, а случись ему на меня попасть, зараз почует, что я хуже чорта… Вы держитесь настороже, сэр, много кто из местных отдал бы всё, токмо бы от вас избавиться.

Пришел последний день октября. Дэвид проснулся и обнаружил, что дождь закончился и промокшие холмы озарены солнцем, столь же ярким, как в апреле. Полдня он был рассеян, напрасно пытаясь сосредоточиться на книгах, а после обеда беспокойная натура погнала его в пустоши. Он пошел по старой тропе к Руду и к трем был у поворота от Клайда, там, где в июле беседовал с Риверсло.

Октябрьские дожди глубоко промочили землю, и когда ближе к вечеру начало холодать, на долины пополз туман. Незаметно стерся горизонт; лысая верхушка Хёрстейнского утеса помутнела, затянутая тучами; дувший с утра ветерок стих, и вокруг повисла призрачная тишина. Дэвид повернул к дому, и не успел он миновать холм у Риверсло, как его накрыло туманом, скорее похожим на полупрозрачное полотно: пастор видел всё ярдов на сто, но окружающий мир внезапно приобрел незнакомые очертания – изгородь овчарни превратилась в городскую стену, заросли рябин выглядели как настоящий лес.

В сумерках Дэвид заметил чудовищную фигуру, позже преобразившуюся во всадника на лошади. То был Марк на своей гнедой.

– Вот и повстречались, – крикнул верховой. – Направляюсь к дому, ярок с полей перегоняю, но вас узрел еще до тумана и смекнул, где схлестнемся. Один ваш друг ждет не дождется свидания с вами… идите вдоль пахоты до старой дубравы, что по дороге в Гриншил. – Не добавив ни слова, Марк подстегнул кобылу и помчался по своим делам.

Дэвид подумал, что друг – это Ричи Смэйл с новостями от Риверсло. И направился вдоль дубравы к холму. В двадцати ярдах от себя он увидел всадника и решил, что Марк вернулся. Но, подойдя поближе, обнаружил, что перед ним черная лошадь, а наездник, вглядывающийся в белую дымку, вовсе не мужчина.