Запретный мир

Конец пути фуникулера, узкая железная площадка с перильцами, навесом и бетонными столбиками. Кабина уже остановилась и раскрыла дверь-гармошку. На площадку вначале осторожно выбрался Баган Скунс, за ним – Дебора Анчи, а следом медленно выполз Гунь Ситцен. Тут Безумный Фун резко закрыл двери, чуть не защемив хвостовую кисточку хамелеона, и уехал;

Они стояли на площадке, оглядываясь. Нет, это пока еще не конец Стены – до вершины шагов двести, но уже хорошо видны легкие кучевые облака, проплывающие совсем низко над головой и задевающие вершину ватными брюхами.

Между Деборой и Гунем разгорелся спор, причем в процессе его девушка неоднократно топала ногой по железу, а змея начала колотить дрожь.

Очередная пещера в ряду других, что подобно бусинам нанизаны на вертикальный туннель. Чань, Хвань и Каплун Лхасса неизвестно из-за чего подрались. Первый приемом «моя-гиря» заехал пяточным суставом в брюхо второму, после чего расплакался; второй попробовал как-то по-особому навернуть крылом третьего, а в ответ раздался такой звук, словно колотушкой ударили по бубну, – это Каплун заехал кулаком по обтянутому кожей черепу летучего мыша. Черная повязка сползла Хваню на глаза, тот улегся на пол передохнуть и обдумать на досуге идею Пустоты в контексте кулака и черепа. И обдумывал ее минут пять, ни разу за это время не пошевелившись, хотя на его морду и уши все время лили холодную воду.

Впрочем, наконец он все же пришел в себя, и Гладия Хахмурка скомандовала подъем. Какие-то тихие звуки, что-то вроде отголоска эха на последнем издыхании, доносились сверху.

На плоском куске базальта стояли чучела.

Здесь имелись: страус, огромный пепельно-серый волк и несколько хищных птиц, не то орлов, не то ястребов. Вокруг висели головы – большие, маленькие, с рылами, пятачками, с рогами и без рогов. Стены, на которых вся эта прелесть обреталась, покрывал темно-вишневый бархат.

Белаван бесцельно прошелся по выставке последних достижений таксидермизма, беспокоясь об оставшихся в кабине фуникулера… А собственно, подумал он, о ком? О попутчиках? Подельниках? Друзьях? Ну, во всяком случае, о Деборе Анчи он предпочитал думать не как о друге, уж это точно…

С мысли о Деби сознание Бела по прихотливой ассоциативной дорожке перенеслось к мысли о его внешности. Вообще-то, де Фей уже давно махнул на нее рукой. То есть он следил за тем, чтобы быть более-менее аккуратно одетым, регулярно причесывался, менее регулярно брился и от случая к случаю стригся. И все.

Уже давно уяснив, что лопоухость, веснушчатость и долговязость – это константы, от которых никуда, хоть выпрыгивай из кожи, не деться, Бел де Фей решил, оберегая душевное равновесие, попросту не думать о них, в чем и преуспел. Какого черта! Если уж уделять часть мыслительной энергии собственной скромной персоне, то, конечно же, полезнее сосредоточиваться на достоинствах, а не на недостатках!

Вот, к примеру, у него приличные, выше среднестатистического, словарный запас и эрудиция, имеется определенный вкус к живописи и литературе, живое воображение и неплохое физическое развитие – хотя и без показухи вроде цистернообразных мускулов и бычьей шеи.

Да, его мускулы не отличаются эффектными габаритами, но зато выносливы. Дело только в том, что большинство представительниц женского пола предпочитают более наглядные воплощения мужской харизмы, чем скрытый в самой глубине организма, крайне редко напоминающий о себе сверхтвердый титановый стержень.

Там, а не здесь. Не в Кабуке. Здесь на внутренние качества мужчин большинству, кажется, вообще начхать. «Но зато, по здешним меркам, я вроде красавец, – подумал Белаван. – Вот и Деби, кажется…»

Описав круг, его мысли вновь вернулись к Деборе, но тут за стеной раздались приглушенные звуки. У де Фея возникло ощущение, что его рассматривают. Он удивленно огляделся.

Три десятка разнокалиберных голов пялились на Бела стеклянными глазами, но теперь возникла еще одна пара, живая. Белаван закрутил головой, пытаясь определить, откуда направлен взгляд, и не смог.

Потом ощущение исчезло, и вновь за стеной раздался шум, сменившийся голосами из коридора. А еще через минуту штора откинулась, и Радужка поманила к себе де Фея.

Изумительно толстая тетка, в шароварах, жакетке и тапочках с загнутыми носками, обошла вокруг Бела, разглядывая его, словно тонкий ценитель редкую почтовую марку, которую, естественно, он не собирается использовать по прямому назначению.

– Осень хоросе, осень! – просюсюкала тетка, опуская лысую голову, в результате чего три ее подбородка уложились на ключице и смялись, как придавленные пласты теста. Маленькие глазки на лунообразном добром лице прощупали через брюки нижние конечности Бела, прошлись по бедрам и торсу – словно филателист оценивал изящность рисунка и потрепанность краев.

– Интересненькая форма, – отметила тетка. – Такая… официальная. Хорошо, Юлия, а когда будет – ах! – повелительница?

Радужка пожала плечами и указала на де Фея горбатым носом.

– Судя по этому, как только стемнеет, Яя.

Она развернулась и ушла вместе с остальными горянками.