Запретный мужчина

Ана Роса сама не могла толком разобраться, отчего возникла эта ненависть. То ли оттого, что она узнала, как он когда-то пренебрег ее матерью и тем самым сделал ее несчастной, то ли оттого, что он открыто пренебрег ею самой.

Да, этот человек всем нравился, а Ана Роса не любила людей, которые нравятся всем. В них есть что-то подозрительное. Каким образом им удается привлекать к себе сердца, не прилагая особых усилий? Честное слово, есть в этом что-то демоническое.

Херман отнял покой у ее матери. Херман внес раздор в их семью. Благодаря Херману она, Ана Роса, устремилась в объятия Алирио, неосознанно желая досадить и матери, и Херману, и самой себе. Херман отнял у них Мартику. Херман — косвенный виновник самоубийства Виолеты. Гальярдо был образцом мужественности для ее слабохарактерного брата Даниэля. Хермана, как родного, обожала бабка, и это из-за него Ана Роса окончательно охладела к Фьорелле, которая в сущности воспитала ее, сделав истинной ди Сальваторе — гордой, упрямой, целеустремленной.

Но теперь его нет. Больше нет на земле. Хермана — нет.

Ана Роса пыталась представить себе его жесты, улыбку, ласковую и беспощадную, глаза, проницательные и насмешливые, его движения, походку… Неужели все это, что было им, ушло в небытие?

Сердце Аны Росы разрывала какая-то непонятная тоска.

Она привыкла ненавидеть этого человека и всегда думала, что известие о его смерти осчастливит ее. Посланца, который бы принес известие о гибели Хермана, она осыпала бы цветами, — так считала Ана Роса, плывя по течению своей ненависти.

И вот нет больше ненависти. Она умерла вместе с Херманом Гальярдо. Она, как змея, обвивавшая ее горло, вползла в его мертвое тело, свернулась там и издохла.

Хермана нет на свете! Как пусто, как зябко.

Ана Роса раскрыла глаза.

Вот это все есть: дверь, стена, шторы на окнах, слегка колеблемые ветром, аромат цветов, она сама, Ана Роса, ее рука, ее платье, ее тело — а ее ненависть? Ненависти нет, как нет Хермана. Есть комната, есть огромный, цветущий, пустой мир за окном, есть небо над головою с бесчисленными звездами, невидимыми днем, — к которой из них летит теперь несомая космическим ветром душа Хермана Гальярдо?..

Глава 17

К тридцати годам за Гонсало Каррьего, молодым писателем, укрепилась негромкая, но довольно прочная слава автора нескольких глубоких психологических повестей, но это обстоятельство не прибавило ему уверенности в себе ни на грош.

Гонсало, несмотря на свою славу, остался тем, кем был: не слишком самолюбивым, застенчивым и легкоранимым человеком, которому, должно быть, всю жизнь суждено ощущать собственную неполноценность по сравнению со своим крутым и властным родителем, известным скульптором Доминико Каррьего, обращавшимся со своими детьми — сыном Гонсало и дочерью Марией — примерно так же, как с глыбой гранита.

Но и Гонсало, и Мария в отличие от своего отца были сделаны совсем из другого материала, и это постоянно вызывало град насмешек и упреков со стороны Доминико.

Отец мечтал видеть в них обоих людей сильных, независимых и гордых, каким был сам, и не понимал, что в тени его мощной фигуры такие дети вырасти не могли.

Наказания, к которым частенько прибегал Доминико, насмешки, которыми он то и дело осыпал своих слабых душою детей, давали обратный эффект: самолюбие не пробудилось ни в Марии, ни в Гонсало, напротив, они чувствовали себя забитыми, второсортными, и ни при каких жизненных ситуациях уже не могли возвысить голос в свою защиту.

Гонсало рано начал писать стихи. Инстинктивно чувствуя, что отцу не доставит удовольствия его увлечение поэзией, он прятал свои произведения в разных укромных местах.

К семнадцати годам он перешел на прозу, и первый же его опыт — повесть об их с Марией детстве — был напечатан в одном литературно-художественном журнале и получил одобрение целого ряда критиков.

Отец узнал об успехе сына случайно. Казалось бы, он должен был чувствовать себя счастливым и гордым, оттого что его юный отпрыск так рано добился успеха, поразив читателей «чистотой и удивительной для наших дней целомудренностью интонации, с которой ведется повествование», «свежестью образов», «красотою метафор» — так по крайней мере писала критика, — но Доминико, напротив, почувствовал себя глубоко уязвленным успехом сына.

Дело в том, что в этой повести был выведен он, Доминико Каррьего, выведен как фигура глубокая, интересная, талантливая, но из контекста произведения вытекало, что главный герой, существо сильное и цельное, выступил в роли угнетателя для своих собственных детей, сделав их жизнь безрадостной и горькой.

Доминико был потрясен неблагодарностью сына.

— Я всю жизнь пахал для вас с сестрой как каторжный, — вопил он, размахивая журналом, где была напечатана повесть, — сколько драгоценного времени было потрачено для вашего воспитания! Сколько средств ушло на вашу учебу!

— Да, ты много потратил на нас и времени, и средств, — с горечью подтвердил сын, — но главного мы оказались лишены…

— Чего? — отшвырнув журнал, в гневе спросил Доминико.