Запретный плод

– Нет, так не надо! Это слишком мрачно. Не все мы ненавидим себе подобных.

Он заглянул ей в глаза. Черные всполохи у самого лица, чуть не отшатнулась.

– Нет?

– Мне нравится то, что вы делаете.

«Слишком близко он стоит, – мелькнуло в мыслях паническое. – Так не принято разговаривать… От этого в голове путается… От запаха его. Тепло кожей улавливаю. А он – тоже? Нарушает мое личное пространство как ни в чем не бывало. Его забавляет это?»

Но в лице – напряжение, не похоже, что забавляется. Или так талантливо играет? На зависть. Она отошла, начала рассматривать другие работы, но смотрела уже мимо. Мысли разбегались, кровь бурлила… Она попыталась усмехнуться: «Да все можно сделать. Справиться с бунтом плоти не так уж и трудно. Надо только перестать спрашивать себя – зачем?»

– Зачем? – внезапно спросил Макс.

Она крутанулась на месте:

– Что?!

– Зачем вам так необходимо быть одинокой?

– Кто вам сказал, что я одинока?

– Вы сами и сказали.

– Вы меня неправильно поняли. Я говорила, что у меня нет сейчас… любовника, – решила назвать вещи своими именами. – Но это не значит, что я одинока. У меня есть сын.

Откликнулся с легкой издевкой:

– В Париже? Рукой подать!

– У меня родители живы, слава богу, сестра рядом, друзей масса…

Макс нарочито передернулся:

– Даже представить страшно: масса друзей… Похоже на каловые массы. Бр-р!

– Не глупите! – одернула Ольга. – Почему я вообще оправдываю тут перед вами свою жизнь?!

– Потому что я все равно войду в нее. Рано или поздно. Лучше – сейчас.

Он произнес это так, что она почувствовала озноб. Не самонадеянность звучала в его голосе, а какая-то глубокая убежденность. На уровне сердца.

– Максим…

– Макс, – поправил он.

– А у вас что – боязнь своего полного имени?

Качнул головой:

– У меня вообще нет никаких фобий. В детстве была.

– И какая же?

Почему она так уцепилась за ниточку его воспоминаний? На что надеялась в этот момент? Что эти его прошлые страхи опять нагромоздятся между ними, окончательно отделив? Или наоборот – позволят ей увидеть его истинного, без игры, которую Ольга в нем почему-то подозревала, хотя из них двоих не Макс был артистом…

Он обвел рукой стены своей мастерской, выкрашенной молочно-белой краской:

– Я темноты боялся.

– Ну, этого все дети боятся.

– Нет, я боялся просто до жути! – Он упрямо склонил голову, отстаивая свою исключительность хоть в чем-то. – Не как все… В школе пацаны прознали про это и заперли меня на уроке труда в подсобке. Без света, естественно. Я тогда понял, как люди на самом деле сходят с ума. Знаете, уши заложило от страха, корежило всего. Даже воздуха не хватало. Я реально задыхался! Орал как резаный, а они, наверное, ржали, как лошади, но где-то далеко, я их не слышал. Вообще ничего не слышал. Бился в эту чертову дверь, как буйнопомешанный… Они меня выпустили минут через пять, но мне показалось, что я там вечность провел. Меня без сознания вытащили. Вся школа со смеху помирала… Потом эти уроды меня только «психом» называли. Имени больше не было. До самого выпуска.

Не задумываясь над тем, что делает, почти не отдавая себе отчета, Ольга шагнула к нему и порывисто прижала к себе. Не мужчину – ребенка. Того, перепуганного до смерти, всеми отторгаемого. Щурясь от наплывающих слез, она гладила и похлопывала его, утешая:

– Все-все, мой хороший. Это все позади. Больше такого не будет…

Руки Макса неуверенно коснулись ее спины и судорожно вжались. И этот порыв вновь превратил его в мужчину, которого Ольга боялась. Животом ощутила напряжение его тела, грудью вобрала тепло.

– Нет-нет, – попыталась она освободиться, но Макс не разжал рук. На этот раз не послушался. Правда, она не слишком и сопротивлялась. У самой в мыслях мелькнуло, что больше раззадоривает его, твердя «нет», чем по-настоящему отталкивает.

И, осознав это, Ольга внезапно так ослабела от проявления им силы, что расхотелось сопротивляться вообще. Обмякла в его руках. Когда тебя так прижимают, боксерскую стойку не примешь. Да он и сам это умеет. Что же – поединок тут устраивать? Мыслимо ли это, когда его щека так вжимается в ее щеку… Легкие уколы… Совести? Или все проще – ему пора побриться? Дыхание обжигает шею…

Она невольно выгнула шею, пытаясь ускользнуть от ожога, а Макс понял это по-своему. Его губы несколько раз влажно припали к коже, чуть вобрав ее, точно собирали запах, вкус…

Как получилось, что она сама всем лицом вжалась в его шею, этим движением прорвав последний запрет, позволив все остальное? Когда целуешь так, уже бессмысленно говорить: нет… Да и как его скажешь, если все внутри свело судорогой – от сердца к самому низу живота?! За одно это ощущение, которого, кажется, лет десять уже и не испытывала, стоит пожертвовать своей чертовой репутацией! Которая к тому же не так уж и безупречна…