Запретный плод

Ветер остановился, будто повернули выключатель. Тишина оглушала. Я дышала короткими прерывистыми вздохами. И не чувствовала своего пульса. Не чувствовала сердца. Слышала я только свое короткое дыхание, слишком громкое. Я поняла, что значит “лишиться дыхания от страха”.

Голос Захарии прозвучал в тишине хрипло и слишком громко. Наверное, это был шепот, но мне он показался криком.

– У тебя глаза горят голубым огнем!

– Тсс! – шепнула я. Я не знала, почему, но знала, что кто-то не должен этого слышать, не должен знать, что случилось. От этого зависела моя жизнь. Шепот в голове моей стих, но последний совет был хорош. Беги. Бежать – это казалось очень правильным.

Тишина была опасна. Она значила, что битва окончена, и победитель может обратить внимание на другие предметы. И мне среди этих предметов быть не хотелось.

Я встала и протянула руку Захарии. Он поглядел озадаченно, вставая, но руку взял. Я потянула его вверх по лестнице и побежала. Я должна была выбраться, должна была, иначе я умру здесь, сегодня, сейчас. Я знала это так твердо, что не оставалось места для вопросов, времени для колебаний. Я бежала, спасая свою жизнь. Если Николаос меня сейчас увидит, я умру. Умру.

И никогда не узнаю, почему.

Либо Захария тоже ощутил этот страх, либо он решил, что я знаю что-то, чего он не знает. Когда один из нас спотыкался, другой его поддерживал, и мы бежали и бежали. Бежали, пока мышцы ног не стало жечь кислотой и в груди не запылал огонь от нехватки кислорода.

Вот почему я каждый день бегаю – когда что-то за мной гонится, я могу бежать, как заяц. Иметь хорошую фигуру – это недостаточный стимул. А вот уметь удрать, когда это нужно, удрать, спасая жизнь, – это вполне. Тишина была тяжелой, почти осязаемой. Казалось, она течет вверх по лестнице и ищет чего-то. Тишина гналась за нами, как недавно ветер.

С бегом вверх по лестнице есть та трудность, что если у вас была когда-то травма колена, то она скажется обязательно. Дайте мне ровное место, и я могу бежать часами. Подсуньте склон – и мои колени обязательно подведут. Начинается это как легкая ломота, но переход ее в острую грызущую боль не занимает много времени. Каждый шаг отдается вверх по ноге, и, наконец, вся нога начиняется пульсирующей болью.

Колено начало на ходу щелкать – довольно – таки слышно. Плохой признак. Оно могло в любой момент отказать. Вывихнуться из сустава. Я буду тогда лежать, скорчившись, на этих ступенях, ощущая вокруг дыхание тишины. Николаос найдет меня и убьет. Почему я в этом была так уверена? Ответа на это не было, но я знала, знала. И с этим чувством не спорила.

Я замедлялась и отдыхала на ступеньках, расправляя мышцы ног. Сдерживала вскрики, когда дергались мышцы больной ноги. Ничего, вытяну ногу, и мне будет лучше. Боль не пройдет – я слишком это колено нагрузила, но смогу идти так, чтобы колено меня не подвело.

Захария рухнул на ступени – он явно не бегал по утрам. Его мышцы сведет судорогой, если он не будет двигаться. Может быть, он это и знал. Может быть, ему уже было наплевать.

Я протянула руки вдоль стены, расправляя плечи. Чтобы заняться чем-то знакомым, пока жду, чтобы успокоилось колено. Чем-то заняться, слушая – что? Что-то тяжелое и крадущееся, что-то древнее, мертвое много веков.

Какие-то звуки с лестницы, сверху. Я застыла, распластавшись на стене, прижав ладони к холодному камню. Что теперь? Что еще? Наверняка скоро должен быть рассвет.

Захария встал и повернулся лицом к идущим вверх ступеням. Я стояла спиной к стене, чтобы видеть и вверх, и вниз. Не хочется, чтобы что-нибудь подкралось снизу, пока я буду глядеть вверх. Хотелось бы мне, чтобы пистолет был со мной. А я его заперла в багажнике, где от него чертова уйма пользы.

Мы стояли чуть пониже площадки, на повороте лестницы. Иногда мне хочется уметь видеть из-за угла. Сейчас как раз был такой случай.

Шуршание материи по камню, шорох обуви.

Мужчина, вышедший из-за угла, был человеком – странно, странно. И даже шея у него была без отметин. Ежик белобрысых волос на выбритой голове. Выступающие буграми мускулы шеи. Бицепс толще моей талии. Ну, талия у меня, положим, узкая, но все равно эти бицепсы впечатляли. Роста он был не ниже шести футов трех дюймов, а жира на нем не хватило бы даже сковородку смазать.

В его глазах была хрустальная бледность январского неба – далекого, голубого, ледяного. Я впервые видела бодибилдера, у которого нет загара. Все эти рвущиеся наружу мышцы были исполнены в белом, как Моби Дик. Сетчатая майка показывала каждый дюйм массивной груди. Вокруг раздутых мышцами ног развевались беговые шорты. Ему пришлось их разрезать по бокам, что бы ноги поместились.

– Ничего себе! – прошептала я. – Сколько ты выжимаешь?

Он улыбнулся, не разжимая губ. И сказал, чуть шевеля губами, не показывая даже резцы:

– Четыреста.

Я тихо свистнула. И сказала то, что он от меня ожидал:

– Впечатляет.