Запретный плод

– Я только и делал, что любил, – сказал Андре и улыбнулся. Он улыбался редко, сразу становясь похожим на юнца-кадета из русских фильмов о революции. Вдруг, словно показывая, что разговор окончен, он сбросил шорты вместе с трусами, если они вообще там были, и шагнул ко мне. Вода выплеснулась через край, когда он лег рядом. Его тело было бесподобным. Я завороженно смотрела на его плечи, на эти руки, властно и по своему усмотрению распоряжающиеся мной. Он приподнял меня под ягодицы, притянув к себе так, что я оказалась сверху. Мой вес, казалось, не доставлял Андре ни малейшего дискомфорта. Я положила голову ему на плечо, не в силах оторвать взгляд от любимого лица. Он был так близко, что я чувствовала тонкий запах, исходящий от его влажной шеи. Мне так хотелось целовать Андре, любить по-настоящему, а не играть в эти дурацкие азартные игры. Я была так рада, что он удержал, не отпустил меня сегодня. И неважно, что на моих запястьях до сих пор виднелись красные следы от его рук. Я боялась признаться самой себе, как опьяняет то, что он отнял у меня всякую возможность что-то решать самостоятельно, не оставляя никакого выбора. Это было восхитительно.

– В это легко верится, – сказала я наконец. – Девушки, наверное, по тебе с ума сходят. Наивные глупышки. Сами летят на огонь.

– Я – огонь? – улыбнулся Андре.

– Ты сжигаешь дотла.

– Я хочу сжигать тебя. Любить тебя.

– Трахать меня, – поправила его я.

– Трахать тебя, – кивнул он, проведя пальцами по ложбинке между моими ягодицами. – Ах, какая задница! Такая задница, как у тебя, моя птица, требует хорошей порки. Тебя когда-нибудь пороли, а? Нет? О, и снова эти полные паники глаза. Но что же делать, птица? Ты сказала, что ненавидишь меня. Ты мечтала о Гильермо. Как же быть, моя милая? Я просто не могу дать тебе сегодня улететь. Сегодня я – ловец птиц.

* * *

Я боялась и хотела этого, но, когда поняла, что все по-настоящему и всерьез, испугалась и принялась уговаривать Андре не делать мне больно. Благородная анестезия, подаренная арманьяком, понемногу переставала действовать, и я едва дышала от страха, наблюдая за приготовлениями Андре. Он вышел из воды, обмотав бедра полотенцем – так низко, что был виден пупок мышцы на плоском, сильном животе и шрам от чего-то (аппендицит?) – тонкая светлая полоска, идущая слегка наискосок. Темная дорожка волос, уходящая вниз, до самого члена. Меня била дрожь, охватывало возбуждение. Будет ли больно? Будет ли он жесток со мной? Он обижен, ведь я сказала, что ненавижу его, хотя это совершенно не так.

– Я не ненавижу тебя, – прошептала я, когда Андре с деловитым видом вытирал меня, стараясь не пропустить ни одного влажного места. – Я просто была зла.

– Я понимаю, – кивнул он, не давая мне поймать его взгляд.

– Ты… о нет, не надо… – попыталась я оттолкнуть его руки. Он замедлил движения на несколько секунд, а затем возобновил так, словно ничего не произошло. Я снова оттолкнула его руки, тогда он выпрямился и сказал:

– Пожалуйста, не двигайся, если не хочешь, чтобы было хуже.

– Хуже? Что ты имеешь в виду? Хуже чего?

– Хуже, чем есть, – ответил он просто и отбросил полотенце. Он осмотрел меня так, словно искал, нет ли во мне какого-нибудь изъяна. – Конечно, я предпочитаю зону бикини после полной эпиляции, но уж что есть.

– Да уж, извиняйте, барин. Уж что есть! – паясничала я, начиная медленно закипать от того, с каким возмутительным спокойствием он говорит о моем теле, словно о какой-то вещи.

– Пойдем в комнату, – сказал Андре обманчиво любезным тоном. – Пожалуйста, просто слушайся меня, Даша.

– Просто слушаться?

– Не заставляй меня… я и так хочу черт знает что с тобой сделать. Я держусь, как могу, Даша, – сказал он, и что-то в его тоне убедило меня в том, что он говорит совершенно искренне. Тогда я кивнула и отправилась из ванны обратно в комнату.

– Тебе не холодно? Я могу включить обогреватель, – любезно предложил он.

– Мне вовсе не холодно, – заверила его я. Голос был чужим, странным, губы дрожали, я уже чуть не плакала. Кажется, это не укрылось от внимания Андре. Он приблизился ко мне, провел пальцами по моим плечам, по груди и, задержавшись на сосках, сделал несколько круговых движений. Я следила за его глазами – он был грустен, даже печален и полон сожалений. Затем взял мое лицо в ладони и нежно, очень нежно поцеловал, не сводя с меня своих темно-медовых глаз. Поцелуй был словно пожеланием удачи, напутствием перед боем. Я почувствовала напряжение между ног, возбуждение, не подчиняющееся никакой логике. Низ живота восторженно пульсировал, желая продолжения.

– Завяжешь? – неожиданно Андре протянул мне невесть откуда взявшийся красный шелковый платок.

– Что это? – Я смотрела на платок, как на ядовитый цветок, приманивающий жертву своей яркой красотой.

– Мать забыла его тут. Ты хочешь, чтобы я нашел что-то другое? – с готовностью предложил Андре.

– Что… что ты хочешь, чтобы я завязала? – уточнила я.

– Глаза, – ответил он удивленно, словно это было совершенно очевидно. – Я хочу, чтобы ты сама это сделала.

– А если я не соглашусь? – поинтересовалась я.