Запретный рай

Взгляды констеблей, а особенно – леди Клиффорд были понятны без слов. Ее осуждали. Более того – ей не верили. Прислуга (а Эмили входила в разряд прислуги) всегда была виновата в глазах закона. Кроме того, хитрых, пронырливых и наглых нарушителей закона всех мастей в Лондоне хватало от века.

Молодая женщина не знала, что ей делать. Постепенно горячий ураган чувств превращался в вязкий туман, медленно оседающий у нее внутри, в холодный и липкий ужас. Она смирилась с тем, что больше никогда не увидит отца и Атеа, но потерять Маноа и Ивеа означало лишиться самого важного и дорогого, что было в ее жизни!

– Как зовут ваших детей? – спросили у нее.

– Марсель и Иветта Марен, – Эмили старалась говорить как можно спокойнее. – Это двойняшки. Они совсем малы, но на время работы мне приходилось оставлять их у миссис Оуэн. Если я не заберу их вечером, как делала всегда, она встревожится.

– Она ваша родственница?

– Нет, просто женщина, которая заботится о чужих детях за плату.

– А у вас есть родные в Лондоне?

– Да, мать, Элизабет Хорвуд. Правда, поскольку меня воспитал отец и мы давно не виделись, она не признала меня с первого раза.

Констебли переглянулись.

– Если она поручится за вас или внесет залог, возможно, вас отпустят. А сейчас следуйте за нами.

В сердце Эмили затеплилась небольшая надежда. Однако последнее, что она услышала, покидая дом Клиффордов, была презрительная фраза хозяйки:

– Какая же мать не признает собственную дочь!

– Вставай! Нам нельзя оставаться здесь!

Услышав голос, Атеа поднял голову и понял, что на какое-то время потерял сознание.

Моана сидела возле него на корточках и обертывала его ногу снятым с себя покрывалом.

– Чтобы не было следов крови, – пояснила она.

– Ты увела их от этого места, – догадался он.

– Да. Поранила руку и измазала кровью траву. Они пошли в другую сторону. Но они вернутся.

Атеа не стал задавать вопросов о причине ее поступка. Сейчас было не время. Моана помогла ему встать, и они побрели между могил.

Покинув кладбище, они прошли рощей панданусов, где в эту пору не было ни души. Красивые, изящные деревья с множеством воздушных корней, казалось, росли сверху вниз, тянулись к земле, а не к солнцу.

– Мне нужно покинуть остров.

– Да, но не сейчас.

– Куда ты меня ведешь?

– В дом священника, отца Гюильмара; это недалеко отсюда. Других убежищ тут нет.

Атеа отшатнулся.

– Он выдаст меня, ведь я отверг его Бога!

– Он говорил, что его Бог помогает всем, даже гонимым и заблудшим.

Они дошли до домика с пальмовой крышей. Дверь открыла Сесилия, а потом появился отец Гюильмар. Он быстро произнес:

– Входите!

– Нас ищут, нам надо спрятаться. Атеа сражался с акулой и победил ее. Белые люди обещали его освободить, но обманули, – сказала Моана.

– Я убил одного из них, – добавил Атеа.

Взгляд отца Гюильмара был пристальным и долгим.

– Ты совершил тяжкий грех, но, как ни странно, сейчас я на твоей стороне. Я тебя не выдам.

Он велел Сесилии постелить циновку в чулане и принести покрывала.

– Ты ранен? – спросил он Атеа, и тот ответил:

– Ничего серьезного. Просто содрана кожа.

Сесилия подала ему чашку с водой, и он жадно выпил. Потом она принесла беглецам пое – блюдо из крахмала и плодов хлебного дерева – и вареную рыбу, чтобы они немного подкрепили свои силы.

Атеа с Моаной прошли в чулан, и отец Гюильмар запер за ними дверь.

– Рано или поздно они придут и сюда, но я их не впущу.

– Дайте мне оружие! – попросил Атеа, и священник твердо произнес:

– Нет, в моем доме не должна проливаться кровь. Не беспокойся, я постараюсь все уладить мирным путем.

Опустившись на циновку, Атеа закрыл глаза. Он был рад тому, что остался жив. Он не желал умирать, все потеряв, страшился навсегда унести в потусторонний мир неистовство земных желаний. В последние дни, проведенные в тюрьме, с ним творилось нечто невыносимое. Он выглядел отрешенным, безразличным, спокойным, тогда как внутри бушевал ураган. Ему хотелось разодрать себе грудь острым камнем, броситься в океан с самой высокой скалы, совершить что-то непоправимое и ужасное.

Его чувства и желания были понятны, тогда как то, что сделала Моана, казалось необъяснимым.

Открыв глаза, Атеа промолвил:

– Почему ты мне помогла?

– Потому что ты, смелый человек, а белые люди – сборище трусов.

Они смотрели друг на друга, глаза в глаза, чувствуя, как их соединяет невидимая нить – жестоко оборванная, а может, и не существовавшая прежде. Прошло не меньше минуты, пока Атеа не произнес то, что она никак не ожидала услышать:

– Прости меня, Моана. Я исковеркал и разрушил твою жизнь.

Она вздрогнула.

– Арики ни перед кем не извиняются!

– Я уже не вождь. И больше никогда им не буду.

– Нет, – возразила она, – ты навсегда останешься им.

Они помолчали. Потом Атеа тихо спросил:

– Моана, что стало с Эмалаи?

– Она уплыла в свою страну вместе с отцом.

– Я никогда ее не увижу.

В его голосе звучало глубокое отчаяние обреченного человека. Моана тряхнула головой.

– Ты правильно сделал, отослав ее. Ей будет лучше в своей стране. Нам никогда не понять белых людей, а им не понять нас.

– Я понимал и знал ее. Сердцем – как говорят белые. И все же прогнал.