Запруда из песка

– Тоже нет. Он не мертв, но и не жив. Ближайший, хотя и очень приблизительный аналог такого состояния у человека – летаргический сон, только не надо здесь увлекаться аналогиями. У этого существа не может быть летаргического сна в нашем понимании. Тут что-то совершенно иное. Мы еще далеки от понимания – что именно, хотя занимаемся его изучением уже шестой десяток лет…

– Сколько-сколько?!

– Вы не ослышались, – кивнул Магазинер. – Именно столько. Больше полувека. Еще с доэкипажных времен. Этот чужой – тот еще орешек. Если бы мы могли анатомировать его… но это, знаете ли, может оказаться крайне опасным занятием. Не только для нас – для всей планеты. К тому же мы ни в коем случае не можем позволить себе умертвить объект – это было бы чрезмерной расточительностью, не говоря уже о риске общепланетного масштаба и некоторых других соображениях. Сами понимаете, при таких условиях изучение идет медленно. Кое-чего мы достигли, но… – Он развел руками. – Впрочем, если вы о практическом применении, то могу сказать, что, изучая чужого, мы нашли шестнадцать новых вирофагов. Три из них после небольшой модификации были внедрены в медицину. Кроме того…

– Два вопроса, – перебил я Моше Хаимовича. – Можно?

Он усмехнулся:

– К чему спрашивать? Вы ведь зададите их и без позволения… Валяйте.

– Вопрос первый: кем было санкционировано изучение чужого? Кто вообще в курсе? Капитанский Совет? Лично Капитан?

– Он не в курсе, – ответил Магазинер. – Давайте ваш второй вопрос.

– Как получилось, что чужие позволили вам держать в плену и подвергать изучению одного из них?

– Хороший вопрос. Я думал, что вы зададите его первым. Этот чужой – единственный, известный нам. Не скажу, что других не существует, но предполагаю – точнее, мы предполагаем, – что этот утерял связь со своей цивилизацией. В какой части Вселенной находится последняя, мы не имеем никакого понятия. Точно известно лишь одно: эта цивилизация никак не воздействует на Экипаж. Очень может быть, что она и понятия не имеет о нашем существовании…

Скорее я поверил бы, что дважды два – пять, а Волга течет из Каспия на север и впадает в Ледовитый океан.

– Кто же тогда бомбардирует нас? – пробормотал я и осекся.

Начал догадываться.

30. Переселенные души

Стремилась ввысь душа твоя —
Родишься вновь с мечтою…

Владимир Высоцкий

– Может, коньяку? – участливо предложил Магазинер. – Или лучше водки? Ведь вы водку предпочитаете? Поверьте опытному человеку, такой разговор, как у нас с вами будет, не стоит вести совсем уж на трезвую голову.

– У вас тут и коньяк есть? – пробормотал я.

– Соврал. Коньяка нет. И водки нет. Есть медицинский спирт и красное сухое вино.

– Тогда вино. – Я и без спирта чувствовал себя достаточно оглушенным. – Нет, стойте! Вино потом. Как к вам попал этот чужой? Почему он здесь, а не…

– Терпение, – прервал меня Магазинер. – Постойте тут две минуты. Я сейчас вернусь.

Пыхтящим дирижаблем он выплыл из помещения. А я остался торчать на галерее с полным сумбуром в голове и потому злящийся, но кое о чем догадывающийся и оттого злящийся еще сильнее. Наверное, я выкинул бы какую-нибудь штуку, о которой потом крепко пожалел бы, если бы только злился, а не был ошарашен и, что греха таить, отчасти восхищен. Это надо же такому случиться – чужой в распоряжении людей! Я глядел сквозь стекло на его раскуроченную обшивку, на вывернутые наружу инопланетные потроха, и гадал, где у чужого естественная плоть, а где техногенное не пойми что. Странная тварь… Уж точно не земная и, пожалуй, не имитация. Нет, безусловно, не имитация. Настоящий чужой. Вот, значит, ты каков, приятель… Пленен нами и ни жив, ни мертв. В полной власти существ, которые по своему развитию не сильно отличаются от бабуинов – с твоей, понятно, точки зрения. А наша точка зрения тебя, вероятно, не волнует? Понимаю… Но все же ты влип, гость издалека. Ты, а не мы. Кто попал в лапы к бабуинам, доля того незавидна. И мы аккуратнейшим образом довыпотрошим тебя, сколько бы времени и сил это ни отняло, и постигнем тебя, и поймем, что ты такое, и употребим добытое знание к нашей, бабуиньей пользе…

Так думал я, пока дрожь не прошла по моему хребту сверху донизу. Такое бывает в кошмарном сне, когда при попытке бежать от страшной опасности не можешь шевельнуть ни одним мускулом – и вот тогда становится по-настоящему страшно, так страшно, как наяву и не бывает. Наяву ведь совсем другой страх – мобилизующий, а не наоборот. Во всяком случае, у меня именно так, а как у вас – не знаю. Со страху я могу начудить, но уж точно не впаду в постыдный столбняк. Кролик я вам перед удавом? Лягушка перед ужом? Черта с два и хрена лысого!

Так думал я о себе – и ошибался. Я оцепенел, и страх вползал в меня, как медленный яд, проникая в каждую клетку, не торопясь, смакуя свою работу. Не я собирался изучать чужого – чужой изучал меня, рассматривая подробно снаружи и изнутри. Мертв он был или жив, но он заинтересовался мною, и от этого меня бросило сначала в озноб, потом в жар.