Сказано было предельно скучным тоном – видно, задача не увлекла гения теории игр возможным наличием парадоксальных решений. Возможно, их и не было? Я ощутил, что ноги мои стали совсем ватными. Неужели совсем-совсем нельзя найти более щадящего решения? Я вспомнил, что
С большой долей вероятности – да.
– Протестую! – вскочив с места, закричал кто-то. Наверняка француз – Лаплас или, может быть, Даламбер.
Нэш отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
– Возможности-то у нас есть, – начал Зворыкин, – но… Париж?
– С предупреждением за двое суток, – уточнил Нэш. – Люди успеют убраться оттуда.
– А культурные ценности? – возопил француз. – А история? Поймите, это же Париж! В нем сами камни…
– Камни есть камни. В каждом городе есть такие камни, а уж в каменоломнях…
– Но сам воздух Парижа!..
– Когда пыль осядет, он останется тем же самым воздухом.
– Воздухом над гигантским кратером! Вы что, псих?
– Все мы психи, – скучным голосом сказал Нэш и сел на место. – Насколько я понимаю, мое предложение будет отклонено?
– Не сомневайтесь!
– Постойте-постойте! – вмешался Магазинер. – Предложение в самом деле… радикальное. Себастьян, вы убеждены в том, что уничтожение Парижа – наиболее эффективное решение?
Джон Форбс Нэш, которого, оказывается, в новой жизни звали Себастьяном, лишь молча кивнул.
– Можете ли вы предложить иные решения? – спросил Магазинер.
– Почему бы и нет? – пожал плечами Нэш.
Я заметил, что многие с облегчением перевели дух. Даже темпераментный француз уже не лез в свару, а чернокожий Эйнштейн заулыбался, сверкая крупными зубами. Что до меня, то при всей моей склонности к решениям быстрым и радикальным, мне казалось, что уничтожение Парижа – это как-то… чересчур. Не вызвано необходимостью. Безусловно, мера самая что ни на есть радикальная и эффективная, в этом Нэш прав. Тут и теория игр не нужна – решение тривиально до предела. Так уж устроен наш мир, что простейшие решения часто оказываются и наиболее действенными, отчего Нэшу, понятное дело, скучно.
Ни в прошлой, ни в нынешней жизни я ни разу не бывал в Париже, хотя априори признавал: он стоит того, чтобы в нем побывать. Лувр, Нотр-Дам, набережная Сены, места, воспетые Дюма, Гюго и Готье, театры и музеи, уличные кафе, нисколько не изменившиеся в эпоху Экипажа, – все это теперь должно исчезнуть? Мороз по всей коже меня не пробрал, но во рту почему-то стало гадко. Ну ладно – Джакарта и Сан-Паулу… Жестоко было обрушивать на них астероиды без всякого предупреждения, однако надо было подтвердить серьезность намерений чужих. Пока мир не содрогнется, он не готов внимать – к сожалению, это аксиома. Потом уже проще, поскольку пуганая ворона куста боится, а обжегшийся на молоке на воду дует. Хотя… я мог держать пари на то, что люди Стентона поначалу были убеждены: после нескольких жестоких уроков у них появится возможность управлять человечеством простой демонстрацией силы без ее применения…
Ага. Как же-с! Все равно пришлось метить астероидами в города, только уже с послаблением в виде предупреждений, а если без оных, то выбирать для импакта малонаселенную местность. Бесспорно, шаг вперед, но ведь наверняка эти идеалисты мечтали о большем… Я их знаю, идеалистов, сам такой. Впав в истерику от тщетности своих усилий, столкнувшись с противодействием силы косной и эгоистичной, они способны натворить дел – например, и впрямь направить на Париж астероид, да не обыкновенный, «калиброванный», а в самом деле километровый! Кратер – километров двадцать поперечником, не меньше.
Бедные добрые люди…
Кто-то из них потом застрелится, кто-то сойдет с ума, а кто-то решит, что должен покаяться, и его придется как-то нейтрализовать, чтобы он не наделал глупостей, многие усомнятся в избранном ими соотношении целей и средств, и все без исключения будут до конца жизни придавлены свинцовой тяжестью ноши. Понятно, почему Магазинер просиял, услыхав о возможности иного решения!
Он лишь спросил на всякий случай:
– Полагаю, речь идет об эффективном решении?
– Да, – ответил Нэш, не вставая с места. – И о столь же банальном.
– Вы не откажетесь пояснить?