Запутанная жизнь. Как грибы меняют мир, наше сознание и наше будущее

Охота на червей у всех проходит по-разному: разные особи одного грибного вида могут реагировать на червей по-своему – они создают разные типы ловушек или размещают их по-своему. Один вид – Arthobotrys oligospora — ведет себя как «нормальный», разлагающий органику гриб, когда органики много, но, если возникает необходимость, может устраивать нематодные засады на своем мицелии. Он также может обвивать мицелий других грибов, моря их голодом, или выращивать специальные структуры для проникновения в корни растений, за счет которых питается. Как он выбирает опцию, остается неизвестным.

Пожираемый грибом круглый червь

Что мы можем сказать об общении грибов? В Италии, когда мы стояли, сгрудившись, у норы на земляном склоне, заглядывая внутрь ее, я пытался представить эту сцену с точки зрения гриба. В возбуждении Парид предложил лирическую интерпретацию: «Трюфель и его дерево – как любовники, или как муж и жена, – тихо и проникновенно проговорил он. – Если нити разорваны, назад пути нет. Связь потеряна навсегда. Трюфель был рожден из корня этого дерева, защищенного дикой розой. – Он указал на колючие заросли. – Он лежал внутри, защищенный шипами, как Спящая красавица, дожидаясь поцелуя собаки».

В академической среде преобладает мнение о том, что никакие существа, кроме людей, не способны на разумные и осмысленные взаимоотношения и что им ошибочно приписывают это. Трюфели не разговаривают, они некрасноречивы. Как и многие животные и растения, от которых зависит их существование, они реагируют на окружающий их мир бездумно, автоматически, рутинно – только бы увеличить свои шансы выжить. Разительным контрастом предстает полная ярких впечатлений человеческая жизнь, в которой количество стимулирующих воздействий плавно перетекает в качество ощущения; в которой стимулы вызывают эмоции; в которой мы реагируем эмоционально.

Я стоял, балансируя на землистом склоне, держа нос над пахучим грибным комком. Как я ни старался представить себе трюфель простым биороботом, в моем воображении он все время оживал.

Когда стараешься понять поведение любых других организмов, отличных от людей, легко впасть в одну из двух крайностей: либо считать их неодушевленными биороботами, либо приписывать им все богатство человеческого опыта. Если исходить из того, что грибы – лишь организмы, лишенные мозга и всякого примитивного устройства, необходимого, чтобы испытывать самые простые «ощущения», тогда их действия являются автоматическими реакциями на ряд биохимических стимулов. И тем не менее мицелий трюфелей, как и мицелий других видов грибов, испытывает воздействие окружающей среды и активно реагирует на него, причем непредсказуемым образом. Его гифы провоцируют химическое воздействие, они на него отвечают и приходят в возбуждение. Именно способность расшифровывать химические сигналы, испускаемые другими организмами, позволяет грибам устанавливать целый ряд сложных отношений с деревьями, кормиться за счет питательных веществ в почве, вступать в половые контакты, охотиться и отражать нападения.

Антропоморфизм обычно рассматривается как иллюзия, которая, как какой-то волдырь, возникает в слабых человеческих умах – темных, недисциплинированных, незакаленных. На то есть серьезные причины. Когда мы «очеловечиваем» мир, мы можем помешать себе понять жизнь других существ и организмов в их собственном контексте. Но есть ли то, что мы можем пропустить, проглядеть или забыть заметить, занимая подобную позицию?

Биолог Робин Уолл Криммерер, член Нации граждан потаватоми, отмечает, что язык индейцев потаватоми изобилует глагольными формами, одушевляющими феномены, лежащие вне мира человека. Слово, обозначающее холм, например, является глаголом – «быть холмом». Холмы постоянно «холмятся», это «активные, живые» холмы. Вооружась такой «одушевляющией грамматикой», можно говорить о жизни других организмов, не низводя их до объектов неживой природы, но и не заимствуя традиционные гуманистические концепции. В английском языке, наоборот, пишет Криммерер, нельзя признать «простого существования другого живого существа». Если вы не относитесь к человеческому роду, вас тут же записывают в категорию «неодушевленных предметов»: «нечто», «вещь». Пожелай вы одолжить «человеческую» концепцию, чтобы определить суть стороннего организма, вы попадете в ловушку антропоморфизма. Если вы используете понятие «нечто», вы начинаете воспринимать эти организмы как неодушевленные и попадаете в другую западню.

Биологические реалии немонохромны. Почему описания и сравнения, которые мы используем при познании мира – наши инструменты, – должны быть такими примитивными? Разве нельзя расширить некоторые из привычных для нас концепций, таких как «разговаривать», «слышать» и «понимать»? Например, представить, что «говорить» можно не только ртом, «слышать» – не только ушами, «понимать» и «интерпретировать» – не только с помощью нервной системы. Способны ли мы на это, не подавляя иные формы жизни предубеждением и недомолвками?