Заразные годы

Четыре века Гамлет, бледный воин, стремится побороть всесильный рок — и все еще партером не усвоен его открытый, так сказать, урок. Все не запомнит наше поголовье, холодного пространства посреди, что, если ты живешь в Средневековье, себя ты соответственно веди! Без этих рефлексий-самоироний, что разводил Офелии жених, — глядишь, еще не умер бы Полоний, и дочь его осталась бы в живых, и дважды овдовевшая Гертруда простила бы сынка за простоту, избавилась от тягостного блуда и не барахталась в гнилом поту[65]; не говоря о бешеном Лаэрте, испившем чащу ужаса до дна… В сюжете, где кругом сплошные смерти, могла бы прогреметь всего одна. Нормальный рыцарь, действуя по правде, сказал бы дяде: сдохни, обормот! Единственным убитым был бы Клавдий. Народ бы понял. Он всегда поймет, тем более что Гамлет популярен, и жест героя был бы оценен (а если б разложилось в пополаме, то можно датский выдумать ВЦИОМ). Кратчайший путь всегда бывает верным, мы знаем, сколько горя от ума, и сам же Розенкранцу с Гильденстерном ты говорил, что Дания — тюрьма, зато уж в ней стабильность и единство, и каждый благодатью осенен; и если уж ты в Дании родился и Господом засунут в Эльсинор, то ты и действуй, падла, как датчанин, на радость окружающих датчан! Пускай гуляют призраки ночами — но днем они, как правило, молчат. Но бледный принц, эпохи перепутав, поддался мысли — главному греху, — а в результате видим кучу трупов, и сам он в этой куче наверху. Несчастный зритель! Ты не веришь притчам, в которых связь времен обнажена, и если ты не хочешь быть типичным, то будет типа дальше тишина. Но пятый век подряд, себе на горе, ты тупо забываешь об одном: ты хочешь быть хорошим в Эльсиноре! А в Эльсоноре надо быть… молчу.

Вот, например, Памфилова решила в шестнадцатом возглавить избирком, не чувствуя, что данная машина не может прямо ехать ни при ком. Вот Кудрин, верный внук Адаму Смиту, не думая о жребии ином, решил вернуться в Клавдиеву свиту — он будет там глубокий эконом! И главное — уже сама Гертруда, занявшая седьмую часть земли, не хочет выбираться из-под спуда, куда ее надежно завели; она уже поверила, Гертруда, сползая в тяжкий, гнилостный покой, что если Клавдий сдвинется отсюда — не будет и Гертруды никакой! Здесь нужно поведение земное, холодное, для аппаратных битв; ты, если хочешь выжить в Эльсиноре, не спрашивай про быть или не быть, о гуманизме пафосном забредив. Тут надо бить — соседей и сынов. Тут будь хотя бы Озрик, как Медведев, а лучше Розенкранц, как Иванов, и будешь для народа лучшим другом, заслоном всякой пакостной весне… А если ты талантлив, как Ролдугин, — играй! Не «Мышеловку», а Массне.

Тогда-то ты, скажу тебе без лести, окажешься удачлив и неглуп, и будет складно в датском королевстве…

Пока не скажут: «Унесите труп»[66].

Отдельное

Пошли первые слухи о создании альтернативного, независимого Интернета в России.

Грозят отдельным Интернетом моей испуганной стране. Одни насмешничают: где там! Другие верят. Я — вполне. Ведь мы не первый год стремимся огородить себе дыру, в которой нету экстремизма, а есть сплошное кремлин ру. Вся наша квазисовременность, основа, стержень и зерно таятся в слове «суверенность», читай — отдельность от всего. Мы не приемлем общих истин. Нас окружил сплошной фашист. Есть русский мир, и он воинствен. Есть русский дух, и он душист. Вот мир, где нету Pussy Riot, а лишь церковная среда; тот мир, где власть не выбирают, а просто любят навсегда; духовно скрепный, жаропрочный, российский Иерусалим, отдельный мир с отдельной почвой, с отдельным воздухом своим, где все скупее год от года поток дозволенных щедрот, где занял место кислорода чистейший сероводород! И как когда-то комиссары вели в отдельный кабинет — так нас, в порядке Божьей кары, введут в отдельный Интернет. Врагам заморским всех расцветок ответит пафосный изгой: у вас вон так — у нас вот этак. Мы не плохой, а мы другой. Российской сути не затронул глобальный вызов ни один. Своих физических законов мы никому не отдадим. Влиянье Запада развеяв, мы заявляем все как есть: любовь — удел растленных геев. Наш лозунг — ненависть и месть. Смиренный труженик — скотина, прекрасен алчный паразит. Что дышит жизнью — нам противно, но все, что гибелью грозит, для сердца нашего таит неизъяснимы наслажденья, как пишет главный наш пиит, гонимый властию с рожденья. Отдельный свет, отдельный климат, мух суверенные рои… Пускай чужие нас покинут, зато останутся свои.