Заре навстречу

— Друзья! Вы сделали недостойный и вредный поступок… самочинно захватили землю… Постойте! Не перебивайте! Знаю, знаю ваши права, ваши мучения, все знаю, все помню… Но… подождать надо! При царе не бунтовали, а при своем народном правительстве бунтуете… Верните землю, разойдитесь по домам, ждите… Клянусь: из рук Учредительного собрания вы получите землю.

— Сами не возьмем — шиш получим, — прогудел Самоуков, выбуривая исподлобья на своего бывшего друга. — Чем сказки рассказывать, ты лучше нам скажи: чем тебя улестили, Семен Семенович, что ты за лжу против правды пошел?

— Странный ты человек, Самоуков, — нервно сказал Котельников, начиная сердиться. — Не хотите слушать моего совета. Что же. Раскаетесь!

— Не стращай, мы не пужливые.

— Я не пугаю, Самоуков. Но ведь, если вы не вернете землю добром, приедет воинская команда, разгонят вас… разошлют по разным местам… а кое-кого и в тюрьму посадят.

— Сиживал, не боюсь.

— Будет, товарищи, что с ним… — сказал Чирухин, — пошли, что ли, работать.

На этот раз все разошлись по местам: кто в разрез, кто к тачке, кто к вашгерду. Котельников остался один.

Хмуро, коротко отвечая на расспросы родителей, Котельников напился чаю и пошел к священнику Албычеву. Он знал, что из кыртамской ссылки отец Петр приехал больным, врачи признали у него чахотку. Но он не ожидал встретить такого изможденного — кожа да кости — человека. Его поразило, что ходячий скелет этот шутит, горячится, интересуется политическими событиями, будто забыл о близкой смерти.

Попадья исстрадалась, «вся избеспокоилась» о муже, о дочери, которая уехала уже в Перевал, так как учебный год начался.

— В городе тихо? Вы не обманываете, Семен Семенович? Девушке не опасно жить там?

— Что вы, матушка! В городе полный порядок.

— А мне уж всякие мысли в голову лезут…

— Повидал бы я Илью Михайловича, — сказал отец Петр, наливая в чай кагора, — честный мужик… и видит далеко. Когда мы с ним в Питер ездили…

— Что вы, отец Петр! — ужаснулся Котельников. — Он, да Чекарев, да еще Роман Ярков — Самоукова зять… да еще «товарищ Рысьев» — Мироносицкий… они… нет, я даже говорить спокойно не моту!

Отец Петр насмешливо заострил глаза:

— Какую они вам дорожку пересекли?

— Не мне! Не мне, батюшка! Народу!.. Большевистская, я прямо скажу, зараза сбивает народ с толку. Мы идем к катастрофе! Теперь они свою рабочую гвардию сколачивают… а для чего? На фронт не идут, родину защищать не хотят, революцию не хотят защищать… Для чего им гвардия? Для разбоя в государственном масштабе, вот для чего! Вырезать им хочется всю буржуазию, всю интеллигенцию, все разрушить, исковеркать!

Заметив ужас в глазах попадьи, отец Петр ласково положил руку ей на плечо:

— Не трясись ты, мать, не трясись!.. Совсем ты у меня дергунчиком стала. Чего ты боишься?

— Вон что Семен Семенович рассказывает… У меня ведь дочь!

— Не умирай раньше смерти. Семен Семенович через край хватил. Я читал большевистскую программу, и совсем они анархию не признают!

— Отец Петр! Вас ли я слышу?!

— У меня с большевиками расхождение только из-за религии, а учение у них справедливое.

— Учение?! Да это же приманка одна… Приманка для бедноты. И вы своим светлым умом… Вас ли я слышу, отец Петр?!

— Батюшко!.. — попадья взглядом договорила: «Не болтай так при чужом человеке!»

Она позвала кухарку, велела подогреть самовар, зажгла висячую лампу-молнию. При свете стало уютно. За стеклом шкафа привычно блестели ободки фарфоровых чашек. Между расходящимися книзу половинками штор в окно заглядывала рябина. Фикус с темно-зелеными, будто навощенными, листьями распростер свои ветки. Весело пестрели домотканые половики. Важно качался маятник…

Здоровенная молодая кухарка внесла самовар.

— Еще стаканчик, Семен Семенович! — предложила попадья.

Но Котельников даже не взглянул на нее. Он нетерпеливо ерзал на месте.

— Вот вы говорите о справедливости, отец Петр… А у вас под носом большевики мутят, сбивают с толку… Вы, как пастырь, должны были бы внушить крестьянам, что не имеют они права брать чужое!

— Постойте, — с недоумением взглянул на гостя священник, — давно ли вы из кожи лезли, доказывали, что земля эта — крестьянская? Они взяли свое.

— Но самовольно! Самовольно!.. Хорошо, пока оставим это… А где ваша земля, отец Петр?

— А у меня ее и не было.

— Вы отлично понимаете… Где церковная земля, я спрашиваю? В тех же руках, что и лога.

— А скажите, почтеннейший Семен Семенович, — начал с прежним своим задором отец Петр, — зачем земля… — он кашлянул, скороговоркой докончил: — служителям церкви? — и неудержимо закашлялся.

Жена поднесла ему стакан воды, он отмахнулся. Наконец приступ кончился. Отец Петр откинулся на спинку дивана, протер очки и дрожащими от слабости пальцами набил трубку. Струи и клубы дыма замутили чистый воздух комнаты. Отец Петр жадно затянулся.

— Попробуйте, Семен Семенович, беспристрастно взглянуть… со стороны… Это полезно… Знаете, за что меня в Кыртамке гноили?

— На епархиальном съезде вы что-то сказали?